Избранное

— Я бы, коллега, не взял его экспортным пиловочником, — сказал он, как бы размышляя. — От силы вторым сортом бы взял. А?

Мне оставалось только потеть да краснеть.

У второго бревна метик[11] не учтен, у этого — толстый необрубленный сук бессовестно торчит, а то — с излишней кривизной, как нога рахитика… И главное, я сам — сам — все это вижу! А потом попалось бревно, которого я пуще всего боялся: диаметр завышен почти на целый сантиметр.

— Кору тоже прихватили, коллега, — сказал Африкан Африканыч, как мне показалось, уже осуждающе.

Начальник мой, Александр Павлович Рубакин, тоже помрачнел. Что он сейчас обо мне думает!

А сплавной великан находил все новые и новые изъяны в моей работе. Вот он складным карманным метром прикинул длину затесанного посередине шпальника и покачал головой:

— А припуск-то, коллега, только пять сантиметров. Скажи-ка, сколько полагается?

— Десять, — уныло буркнул я. Но набрался смелости, предложил: — А вы, Африкан Африканыч, соседнее померяйте.

— Я, дорогой коллега, и без того вижу, что там излишняя длина. Но из того-то бревна в это пяток сантиметров не перекинешь, не так ли? — спрашивает он, а сам цветет, как майская роза. То ли после вчерашнего, то ли от моих огрехов, кто его разберет.

Таким манером мы осмотрели весь верхний ряд штабеля. И ни один порок не утаился от зоркого глаза старого мастера. Да, ничего не скажешь… Не стал он певцом, но в своем деле он артист. Не проведешь его, даже если бы и хотел. Но ведь в том-то и дело, что не хотел я специально обманывать! Не хотел!

А какое это имеет теперь значение? Приговор на меня уже составлен, осталось лишь подписать его. Метки на бревнах все мои, не отвертишься. Теперь ему осталось только рабочих позвать и перекатать штабель. И если еще Дина что-нибудь напутала, то… то я и не знаю, что тогда будет.

Африкан Африканыч, тяжело ступая по бревнам, спустился со штабеля. Мы за ним, послушные и тихие. Африканыч зашел в торец штабеля, ощетинившийся разнокалиберными бревнами, посмотрел, прикинул что-то про себя и спокойно так прогудел:

— Ну, хватит, пожалуй. Я думаю, коллега, твою работу на удовлетворительно можно оценить. Согласен на такую оценку?

Это он — мне.

— А что, перекатывать не будем? — осторожно спросил Шура Рубакин.

— Нужды нет, — пророкотал Африканыч. — Учет у вас поставлен солидно, вчера я дотошно проверил. И глаз у меня наметан — в штабеле все правильно. Главное, коллеги, я вижу, что вы не такие парни, чтобы ловчить и обмишуривать.

— Спасибо за доверие, Африкан Африканыч, — сказал начальник дрогнувшим голосом.

А я и слова не могу вымолвить, меня словно из ледяной проруби в кипяток бросили.

— Брось, Александр Павлович, за что спасибо-то? За свою порядочность? За это себя надо благодарить, да. Правда, у моего коллеги, Федора Андреича, имеются налицо кое-какие промахи. Но скажите, у кого их нет? Лес у вас молодой, здоровый, хоть и суковатый. Гниль в таком лесу редко встретишь, а ежели где в ту или другую сторону передвинута сортность, то это не самая страшная беда. По моей прикидке, то на то и выходит. Пожелаю только Федору Андреичу наперед поглазастей быть и ГОСТы знать, как «Отче наш»… Хотя, виноват, «Отче наш» в школе не проходили.

— Не проходили, — подтвердил я.

И мы, три лесных мушкетера, облегченно расхохотались.

А день-то какой сегодня — только сейчас я и заметил, надо же, голову поднять некогда было.

11

Когда думаю я о Шуре Рубакине, и потом, спустя много лет, когда я вспоминать буду о нем, я земным поклоном кланяюсь судьбе за то, что свела она меня с Шурой. Тем более в такое время и в таком месте.

И удивительно мне, ну что могло быть общего между бывалым русским мужиком и неоперившимся птенцом, коми пареньком? Со стороны поглядеть — вроде бы и ничего. Но вот, поди ж ты, нашлось. И не сразу поймешь, что именно.

Может, оттого мы так притянулись друг к другу, что и для него жизнь была не всегда нежной матерью, бывала и мачехой… Но это потом выяснили мы наши биографии, не сразу. А ведь Шура с самого начала принял меня как равного. Ну даже если и сказал ему директор обо мне в подробностях, то все равно, душевность настоящую долго разыгрывать не станешь, хотя бы и директору в угоду. Нет, Шура, хоть по случаю и бывал яростным начальником, — все ж от природы имел мягкую душу и сердце, которое умело слышать. Так что Марина зря тогда кричала Шуре обидные слова. Сгоряча…

Но в другом она его верно попрекнула, хотя тоже зря: таким не попрекают. Личным.

Начальник наш, Шура Рубакин, не был в ту пору счастливым человеком. Домашняя жизнь его шла вразнос…

Шура был женат, двоих детей имел, сына и дочку. Старший, парень, учился уже во втором классе.