Избранное

— Для чего вам они?

— Заколем, — отвечает Илия, — голодных людей кормить. Держать не станем, не до того.

— Остерегайтесь след оставить — кровь, или там шерсти клок, или отпечатки копыт. Ищейки по пятам за вами ходят, не ровен час погоню нашлют.

— Остерегаемся, да не спасает нас это, только и живем, что от вечера до утра, — возразил Илия и в самую точку угодил.

— Ты смотря не вздумай в какие-нибудь там списки мое имя вносить. Мне благодарность не требуется, и долг я вам прощаю, а списки проще простого к ним в руки попасть могут, тут они меня и возьмут на заметку, как вашего пособника.

— Списков ты можешь не бояться, у нас бумаги нет.

До Лескового дола добрались мы с опозданием, около часа ночи, усталые, сонные и голодные. Взвалили своих овец на хребет, чтобы вниз, к пещере, не вели отпечатки копыт. Перед пещерой опустились на колени, скинули овец и протолкнули перед собой в лаз по той осиновой лестнице, а уж там приняли их наши, которые раньше вернулись, и взялись за дело. Не успели они овец заколоть, как вторая наша группа заявилась, с другой стороны, и пригнала еще шесть овец. Мы разложили второй костер, чтобы светлее было на этой великой бойне и свежевании, которое тут же совершалось. Заплясали по стенам пещеры жуткие тени, хвостатые, в мантиях, шлемах и с саблями, в королевских коронах и в противогазах. Отсветы костров сливались с кровавыми лужами. Взбудоражили мою душу эти призраки: рвется она улететь, да не может, привязанная к телу. Мне уже знакома была эта тревога, я знал — должно случиться что-то страшное, оно скоро настигнет нас; предчувствие это преобразилось в моем сознании в мрачные мысли о тщетности нашей борьбы и надежды, коль скоро человек продолжает быть животным, как и все прочие твари, а то еще и большим; и о том, что не помогут ни книги, ни школы, ни наука, ни партии, пока так продолжается; и о том, что не только справедливость и свобода, но и подлинная, верная любовь немыслима до тех пор, пока такое вот животное по закону существования вынуждено охотиться, резать, пожирать мясо и лакать кровь…

И странно — так я с этими мыслями и заснул на досках в хижине. Сквозь сон я слышал, как капает вода в пещере, и от этого мне показалось, что я где-то в хижине на горном пастбище, идет дождь, и обрадовался, что дождь смоет снег, а вместе со снегом и наши следы. На рассвете меня разбудила Милена: наши зажарили почки, сердце и печень с картошкой, делят на всех, надо есть, пока не остыло. Картошка была печеная, в мундире, кожура подгорела, а к мясу прилипли крошки древесного угля, — некоторые обдували и очищали свои куски, я же, подгоняемый голодом, пренебрег мелочами! Тем временем огонь угас, лица расплылись, лишь голоса различаются в полумраке, и от этого мне представилось, что все мы привидения — скинули с себя чудесным образом и лица, и тела, и одежду, отрешились от имен, потому что и имена несущественны, тем более что они так часто повторяются, и остались у нас только голоса, мы в них переселились. Взмывают, отражаются от стен голоса, до неузнаваемости измененные ознобом, так что не сразу определишь, чей голос кому принадлежит.

— А ну-ка, люди, на выход пора!

— Куда еще, к черту, на выход? На мороз да в снег под сосны?

— А ну быстрей, без препираний!.. Нельзя, чтобы нас день в пещере застал.

— Почему бы ему нас и не застать?.. Пещера — единственный дом, где мы нашли приют. Хоть сегодня в сухости пересидим, отдохнем малость.

— Давайте не будем жизнями играть, чтобы нас здесь дымом не задушили, как куниц в норе.

— Не бойся, об этой норе никто не знает, тут нам безопасней, чем снаружи.

— Нет, друзья, пещера для лисиц, а не для волков.

— Ты спал, а я работал, а туда же в волки метишь! Пусть я буду лисицей, но только дай мне немного отдохнуть!

Атмосфера сгущалась, в воздухе запахло ссорой, но тут кого-то осенило прибегнуть к спасительному средству, и неопознанный голос крикнул: «Голосуем!»