Избранное

Иногда, но все реже и реже, они заговаривали о «несправедливости», допущенной по отношению к доктору, Оскару и другим предпринимателям города, о непонятных, но коренных изменениях, происходивших в городе и во всем мире, Таубер обычно старался обойти эту тему, потому что она напоминала ему о разговоре с доктором Шульдкнехтом и заставляла задуматься, не ошибся ли он с самого начала, он, который уживался со всеми режимами! Когда Анна видела, как он волнуется, заговорив на эту тему, как у него начинает подергиваться веко, словно в часы самых тяжелых переживаний (признак, который был ей известен уже давно), она успокаивала его своим энергичным, глухим голосом:

— Не волнуйся, мой ангел, еще не известно, оценили бы они тебя по заслугам. Лучше отдохни. Они были бы несправедливы к тебе. Разве ты не видишь, как они ведут себя? Теперь они организуют библиотеку в доме Михэйлеску, помещика. Самого Михэйлеску переселяют в две комнаты возле лютеранской церкви, а в его гостиных устраивают библиотеку для народа. Народу, видите ли, нужно читать!

Услышав, как Минна взбирается по лестнице, Эгон со вздохом поднимал голову с колен Анны и шел на свое место, в кресло, хотя дверь была закрыта и Минна никогда не входила в гостиную.

В восемь часов Минна принималась звать мужа.

— Иду, иду! — время от времени откликался он, но не вставал с кресла до десяти часов. Он поглядывал на портсигар, куда клал заранее десять папирос, и сидел у Анны, пока не выкуривал все. По мере того как сгущались сумерки, он все реже и реже открывал портсигар, вынимая оттуда очередную папиросу.

— Ужинаем в десять часов, словно мы не люди! Где это видано, чтобы садиться за ужин в десять! Только эти сумасшедшие с нижнего этажа толкутся словно черти в ступе до десяти — одиннадцати часов!

Доктор молчал и медленно ел овощной суп и чуть сладкий компот из черешен. Все реже и реже доктор поднимал свой громоподобный голос, уже не такой звонкий, как будто чуть охрипший и неуверенный, но по-прежнему клокочущий грозным гневом:

— Довольно, Минна! Довольно! Хватит!

После этого все жильцы с удовольствием прислушивались к тишине, наступавшей на втором этаже. Даже шаги докторской жены не звучали так тяжело и внушительно.

Нищеты не было в доме доктора Таубера. Пенсия, квартирная плата, хотя и небольшая, но получаемая им от многих жильцов, деньги, вырученные от продажи роскошной мебели, врачебного кабинета, деньги за тяжелую золотую табакерку, некогда полученную от одного пациента, которую Оскар продал из-под полы, — все это позволяло Эгону и Минне жить в достатке.

И все-таки доктор выглядел все хуже и хуже. Он не желал показываться ни одному врачу в городе. Он сам себе поставил диагноз: у него, по-видимому, рак, и всякое лечение бесполезно.

Минна испугалась, но вскоре покорилась: если это действительно рак, то болезнь может тянуться несколько лет, а за это время найдется и лекарство, размышляла она, Эгона нужно хорошо кормить, нужно соблюдать режим, какой, она не знала, но режим должен быть обязательно. А может быть, ей суждено умереть раньше него, хотя она и моложе, умереть от усталости, а он пусть себе царствует на верхнем этаже вместе со своим раком и со своей Анной! Она все время толковала мужу о его болезни, о мерах предосторожности, советовала ему раньше ложиться, бросить курить, лежать в постели как можно дольше, просила Анну Вебер, — она ведь сильна, как лошадь, — ходить вместо него на базар; не зря она тридцать лет ела его хлеб, работая у него в клинике.

Доктор Таубер несколько изменил свой скромный распорядок пенсионера. Он продолжал ходить на базар, но уже два раза в неделю, делая более солидные закупки. Каждый день в четыре часа он усаживался в гостиной, уходил оттуда в десять, но сразу же после ужина, к негодованию Минны, возвращался и опять усаживался в огромное кресло, доставая портсигар, в который он теперь клал пятнадцать папирос. У него еще оставалось три-четыре штуки, и их нужно было спокойно выкурить после ужина. Его жизнь протекала между женой и любимой женщиной, он мог бы умереть только от огорчения, если бы одна из них на миг забыла, что находится у него на службе.

Минна не ложилась спать. Она блуждала по холлу в ночном чепчике, натянутом до бровей, что-то ворча и выкрикивая монотонным недовольным голосом:

— Эгон, одиннадцать часов! Эгон, иди спать!

Но Эгон, утонувший в глубоком кресле, окончив какой-то рассказ, дремал, опустив на грудь голову. Время от времени он просыпался, удивленно оглядывался вокруг, счастливо улыбался, видя, что Анна все так же штопает или вяжет, сидя на краю кровати, и снова засыпал.

Анна никогда не напоминала ему о его болезни. Сначала она попробовала силой повести его к врачу, но когда он решительно воспротивился, она уверилась, что доктор не ошибся в диагнозе, как никогда не ошибался. Зачем она должна вести его к врачу? Ведь этим она только лишний раз напомнила бы ему о болезни!