Избранное

На другой день Вера отправилась высоко, к скалам, чтобы поработать. Беловато-серые вершины равнодушно пронзали синее, безразличное, холодное небо. Ржавые травы корчились, как змеи, от дуновения ветра. Ветер порой сгонял волосы с обожженных висков Веры, обнажал их и леденил. Необходимо найти суровый белый оттенок для скал, зеленовато-желтый для трав и кроваво-красный для лишайника, покрывающего каменные глыбы…

Перевод М. Малобродской.

СЕМЕЙНЫЕ ВЕЧЕРА

По утрам в квартире господина Винтилэ Чобану царила тишина. Винтилэ уходил в примэрию[4] ни свет ни заря. Вставал первым, быстро умывался, пил свой кофе, щедро разбавленный молоком, приготовленный Лилианой, которая вскакивала с постели, едва заслышав скрип двери в ванной комнате; затем шагал по улицам, слишком жарким в летние дни или продуваемым пронизывающим ветром зимою, шагал, чувствуя бодрость во всем теле, ощущая прилив сил после холодного душа и старательного бритья перед увеличительным зеркалом, в которое он внимательно рассматривал себя близорукими глазами, кривя рот то влево, то вправо. Ему до сих пор хотелось бриться опасной бритвой, которой он пользовался еще долгие годы после появления маленьких безопасных бритв, покуда Санду не подрос и не стал смотреть на него насмешливым взглядом, явно осуждающим отца за то, что уж слишком он придерживается стариковских привычек. Пришлось спрятать этот добротный инструмент в шкаф, в свой личный шкаф, до отказа набитый всякими ненужными вещами, которые ему не хотелось забывать, но он их все-таки постепенно забывал, и пользоваться этим легковесным предметом с коротенькой ручкой, слишком уж маленьким, чтобы принимать его всерьез, хоть он и выполнял как следует свое назначение.

Утром, шагая на работу, Винтилэ всегда чувствовал себя на подъеме. Он предвкушал, как будет действовать, решать, распоряжаться, подгонять подчиненных, что и требуется от настоящего начальника. По утрам его распирало от идей.

В примэрии он входил в свой кабинет, кабинет главного архитектора города, и первым делом внимательно осматривался, проверяя, все ли на своем месте — пепельница с оленем, пузырек туши, тщательно заточенные карандаши, а главное — графин с водой. На подоконнике стояли три горшка с цветами, и Винтилэ Чобану доставляло удовольствие самолично поливать их каждое утро. Это создавало видимость уюта, маленького, но хорошо налаженного хозяйства, принадлежащего ему лично, ощущение родства, близости с предметами, которые его здесь окружали. Анишоара, секретарша, служившая у него четвертый год, полагала, что у себя дома Чобану — такой же хозяйственный, что там так же все должно вертеться вокруг него и делаться по его приказу. Она была убеждена, что этот педант, так мягко высказывающийся на любых — больших или малых заседаниях архитектурного совета, выражающий там свое мнение вежливо, иносказательно, стараясь никого не задеть и возражая, если это уж оказывалось необходимым, робко и застенчиво, у себя дома возвышается этаким идолом, властелином, которому все безропотно подчиняются. Она тоже ему подчинялась, он ведь был ее начальником, но ей не всегда удавалось при нем молчать, и ей было стыдно всякий раз, после того как она не могла удержаться от пространных разговоров в его кабинете. Ее болтовня всегда наталкивалась на его непреклонную серьезность, на его рассеянный взгляд, устремленный куда-то в угол комнаты, на едва скрытое нетерпение. Он был занят, он всегда был занят, и вполне естественно, что его нисколько не интересовали ее суждения по поводу погоды, или передовицы в утренней газете, или, наконец, ее искреннее мнение по поводу его здоровья, которое он окончательно подорвет, если будет и впредь работать столь же напряженно.

А господин Чобану в это время думал о том, что его секретарша почти всегда права, но ему нечего ей ответить. С подчиненными следует быть в добрых, но не слишком близких отношениях. Да и никакие слова не шли ему на ум, пока она без умолку говорила. Надо бы ее премировать в этом квартале. Она очень много работает. К тому же — вдова, с двумя детьми. Но ведь могут бог весть что вообразить, если я предложу выдать премию своей личной секретарше. Лучше уж быть несправедливым, чем дать пищу для кривотолков. Нет, лучше все-таки быть справедливым. Но, в конечном итоге, неужто справедливо, чтобы премию получила именно Анишоара? Разве другие работают меньше? Кто знает, о чем начнут шептаться у меня за спиной. Ведь многие так и ждут, я чувствую, они только того и ждут, чтобы поймать меня на каком-нибудь промахе, особенно сейчас, перед моим предполагаемым переводом в столицу. Нет, нет, я не допущу никакого промаха, не доставлю им этого удовольствия. И как только в кабинет входила Анишоара, чтобы поздороваться с ним, сказать ему что-нибудь приятное, настроение у Винтилэ резко менялось. Пропадала решительность, исчезало куда-то ощущение душевного подъема, и оставались только соображения по городскому благоустройству, которые предстояло мягко и деликатно высказать на очередных совещаниях.