Избранное

Лилиана, вытиравшая пыль со стула, застывает на месте и долгим взглядом смотрит на Маричику. Та выходит в мятом засаленном халате, направляется в ванную, потом вдруг останавливается и, постояв немного, возвращается назад. Под глазами у нее большие размытые пятна, оставленные вчерашней тушью. Губная помада размазана вокруг рта, спутанные, грязные волосы падают на лоб и на плечи.

— Лилиана, есть хочется.

— Умойся сперва, — сухо отвечает Лилиана.

— Это что, один из неписаных законов?

— Посмотрела б на себя в зеркало…

— Я его разбила! Разбила, потому что в нем всплывали призраки предков… — пожимает плечами Маричика и идет в ванную.

У Лилианы дрожат руки. Она накрывает на стол, чтобы накормить Маричику. Если я не подам ей, думает она, ребенок останется голодным, а она должна есть, эта заблудшая девочка.

Маричика выходит умытая, с чистым лицом, почти детским, если бы его не разъедали огромные черные круги под глазами. Пряди волос свисают в чай, в яичницу, в ветчину. Она ест много, жадно, торопливо.

— Вкусно.

— Приятно слышать. Ты там, кажется, опять швырнула на пол книгу. Все книги отца порвешь, всю библиотеку ему перепортишь. Это же не домашние туфли…

— Хуже! Туфли на что-то годятся.

— Что это была за книга?

— Томас Манн.

— И ты ее бросила? — задыхаясь от негодования, восклицает Лилиана.

— Не клади мне больше на тумбочку подобную белиберду. Психологические исследования при помощи скальпеля. Притом ни черта в этом не смыслит. Выдумает бог весть что, потом начинает копаться с серьезным видом. А тон-то какой!..

— Томас Манн ни черта не смыслит?

— Устарел, устарел, моя милая, и слишком назидателен. Преподносит мне идеалы, как ты свою яичницу. Постой, куда же ты?

— На кухню.

— Я думала, в монастырь.

Лилиана резко оборачивается к ней.

— Чем я заслужила такое обращение? Скажи, чем?

— Ах, прости, пожалуйста! У нас ведь был литературный спор. Дай-ка мне еще ветчины. Спасибо. И условимся никогда больше не говорить о литературе.

— Нам лучше вообще не разговаривать.

— Вы, старики, слишком обидчивы. А тетки — особенно. — Лилиана уходит в свою комнату. Что будет с этой девочкой? Что ждет тебя? Винтилэ считает, что ему достаточно вздыхать, и отводит взгляд, когда она отправляется в город в своей коротенькой юбчонке. Впрочем, однажды он заговорил с ней о юбке, именно о юбке, не касаясь главного в ее образе жизни, не пытаясь узнать ее мыслей, ее желаний. И сдался, не сумев ни в чем ее убедить. А Магда вообще понятия не имеет, что происходит. Это другое поколение, говорит она, нам его не понять. Хорошо, не понять. Но что же все-таки будет с Маричикой через год, через два? Я отдала ей всю свою душу. Я держала ее за руку, когда она училась ходить, и стала ей подругой, когда она подросла. Мы были счастливы, и ни одна из нас не была одинока. Но потом она провалилась на вступительных экзаменах в институт, а через год опять провалилась, и это очень тяжело сказалось на ней. Теперь она хочет скрыть свою рану, в ее возрасте они только это и могут. А я стала ей бесконечно далекой. Ни одно мое слово до нее не доходит. Даже не знаю, как с ней разговаривать. Какое горе вошло в мою жизнь. И какое вошло в нее счастье. Как бы Маричика смеялась, если б она узнала, о каком нелепом счастье идет речь! Она бы зашлась от смеха. А я — я бы умерла от стыда. И все-таки я могу быть бесконечно счастливой, несмотря на это горе, на эту катастрофу, случившуюся с Маричикой. Я даже не представляла себе, что сумею выдержать подобное несчастье. Вот она, Маричика, идет через сад и выходит на улицу в своей коротенькой юбке, со взлохмаченными волосами, с намазанными, тяжелыми от краски глазами, скользит своим крадущимся шагом молодой пантеры. Может, это пройдет у нее, может, я ничего не понимаю, может, ничего не происходит, как думает Магда (но она думает, чтобы не быть вынужденной тревожиться и переживать), может, и впрямь в эти ночи ничего не случается, может, это не имеет уже в наши дни никакого значения, даже если случается, может, и сама жизнь — совсем не то, что я думала, конечно, раз я оказалась неудачницей и не сумела устроить свою судьбу по-другому. Возможно, что молодость, это что-то совсем иное, возможно, что… возможно, что я уже не знаю, что можно и чего нельзя.