Избранное

— Здравствуй, старина. — Подходя к оранжерее, Александр Семенович кивает сутулому старику в фартуке и жилете с массивной серебряной цепочкой через всю грудь. Из верхнего кармана его жилета торчит алмаз. Старик еще издали, пока лакей шел по дорожке между гряд, обнажил лысую голову с редкими волосами на затылке и над ушами и стоял теперь с выгоревшим картузом в руке. Жидкая, какая-то пегая с прожелтью борода его и неподстриженные усы на темном, продубленном солнцем лице росли клочьями.

Это был Николай, садовник из крепостных, всю жизнь проработавший в Первине. Он был старше Александра Семеновича, но лет своих не знал, однако, по его воспоминаниям — уже до отмены крепостного права он был женат, выделен отцом и ходил на оброке, — можно было заключить, что ему никак не меньше семидесяти пяти лет. Был он еще бодр, суетлив и усердно исправлял свою должность, упорно борясь на своем участке с упадком имения. В его хозяйстве — цветниках, огородах и оранжерее — все оставалось более или менее так, как при покойном барине, то есть более сорока лет назад. Из года в год засаживал и засевал он овощами одинаковое количество гряд на огороде. В оранжереях росли те же десять персиковых корней, что и прежде.

Как ни ограничивали Николая с поденщиной, как ни отмахивались от его назойливых просьб — то починить деревянный водопровод в цветниках, то подрубить сгнившие венцы в цветочной, — он ухитрялся со всем справляться: где подконопатит, где подопрет своими силами или подлатает. И смотришь — каждое лето все у него выглядит так, как в предшествующее. Барыня ценила это превыше всего, и Николай пользовался поэтому ее особым расположением, правда не влекшим за собой никаких материальных преимуществ: весной его одаривали теми же пятью аршинами ситца на рубаху, что и кучера или скотника, и угощали наравне с ними чаркой водки, когда он, вместе со всей дворней, поздравлял ее высокопревосходительство с приездом.

Уже более полустолетия не существовало в России крепостного права, кое-где по дворянским усадьбам успел погулять «красный петух», частенько гневно шумели на сходках мужики, понося становых и волостные власти; уже давно и бесповоротно слинял и потускнел образ милостивого царя, скорбящего о мужицкой доле… Словом, все кругом менялось и исподволь закипало, а Николай, идя к приказчику за жалованьем, каждый раз смущался: а вдруг да отменят положенные ему деньги? Считал он это вполне возможным. Получал он, на хозяйских харчах, восемь рублей в месяц, как положено было более четверти века назад. Однако ему и в голову не приходило просить прибавить или перейти к сманивавшим его помещикам, предлагавшим втрое больше.

Николай работал не за страх, а за совесть. Если из года в год продолжали пестреть и благоухать вокруг дома пышные цветники; если к столу всегда подавались нежная редиска, спаржа и любимый генеральшей салат «ромэн»; если в течение всего лета ей ежедневно приносили в выстланной кленовыми листьями корзинке сочные душистые персики и она аккуратно записывала в особую тетрадь, сколько их с какого дерева снято, так что при желании можно было подсчитать, сколько плодов принесло каждое дерево за год, пять лет, за двадцать, за полстолетия, — то все это было возможно только благодаря усердию и честности старого барского садовника.

Кстати сказать, подобные пустые занятия, вроде подсчета персиков, отрывочного ведения метеорологического журнала, надписывания банок с вареньем датированными этикетками или учета приезда гостей, почитались в Первине подлинным делом — к ним и сводилось руководство хозяйством.

Все же Николай — отчество его, равно как и фамилию, никто не знал, да и сам он вряд ли их помнил — при всей своей непритязательности был в Первине лицом значительным, и сам Александр Семенович здоровался с ним за руку.

7

— Ну, каково перезимовал, старина? Здоров? Седины все нет, зубы целы?

— Что нам подеется, милостивец, нет на нас, псов окаянных, холеры! Вы вот, батюшка Александр Семенович, в Питере живши, утрудились небось? Пожалуйте, пожалуйте, загляните! Нонче барыня довольны останутся: деревья отцвели рано, дружно. Плодов пропасть завязалось, как в тот год, что барин помер. Опрыскивал, батюшка, опрыскивал, кормилец, — предупредил он вопрос Александра Семеновича, рассматривавшего сорванный с дерева листок. — Кора, завязи, все чистое, ни тли, ни червя сей год не завелось.

Они медленно, с остановками шли вдоль старых деревьев с аккуратно подрезанными и привязанными к шпалерам ветвями. По другую сторону прохода боров из позеленевших кирпичей был уставлен горшками с растениями. От испарений разогретых зелени и цветов, от влажного духа жирной земли было душно, несмотря на снятые верхние рамы.

— Жалиться буду ее высокопревосходительству, Александр Семенович. Озорник Илюха всю весну когда по три, а когда и по одной бабе мне давал, как тут управиться? Грядки до сих пор остались непрополотые, настурции за крокетной площадкой не подвязаны, сетки в грунтовых сараях рваные — срамота, да и только!