Избранное

— Ах, боже мой! Это же ужасно: настоящий адюльтер. Самоубийство из-за измены, да это как в романе! Непременно напишу кузине.

— Василий еще лишее тут раскричался, — продолжала разохотившаяся рассказчица. — По столу кулаком хватил: «Мало ли что про солдатку скажут! А если и так, что же? Бабы от того не убудет. Зато вперед стала бы шелковая — вину свою знала бы, мужа боялась… Нет, это вы ее доняли — небось, как коршуны, всей деревней на нее набросились! У нас кого хочешь расклюют — у, звери!» И прорвало его тут — разрыдался, трясется весь… И каково ему: сам в такой страсти был, калекой возвратился и — на тебе, такое дело… Это кому хошь доведись — заплачет.

Степанида всхлипнула. Ее рассказ успел утомить и расстроить генеральшу: в этих деревнях вечно творятся какие-то ужасы. Мужики пьянствуют, бьют жен, дерутся. Как не быть убийствам и бог знает чему. И все от того, что бога забыли деревенские, священник жаловался — на исповедь не ходят… Она несколько строго посмотрела на Степаниду:

— Эта Ольга потерянная душа была, заповеди нарушила. Ведь это такой грех — наложить на себя руки… — Ее высокопревосходительство наставительно поговорила о нравственности, о христианском смирении, еще о чем-то и замолчала. Степанида терпеливо ждала.

— Никак, туча заходит, ваше высокопревосходительство, — прервала она молчание. — Не угодно ли вам будет пройти к дому? До ужина бы на балконе посидели, а тут не ровен час дождь пойдет, да и сырость как бы не охватила — солнце-то садится.

— Еще рано, да и гроза если и соберется, то не скоро. Сведи меня к беседке покойного барина — ты знаешь, я всегда хожу туда в день приезда…

…Сев на лавку, устроенную вокруг ствола огромной липы, стоявшей посреди лужайки в дальнем конце парка, она отпустила Степаниду.

— Пришли ко мне через час Илью, — распорядилась Елена Андреевна. — Я передумала, мне надо дать ему распоряжения. Только пусть близко ко мне не подходит.

Рабатки с анютиными глазками «Доктор Фауст» составляли как бы траурное обрамление этого уголка. Елена Андреевна сидела неподвижно, прислонившись спиной к стволу дерева. Раздвоившаяся невысоко над землей липа уходила ввысь двумя могучими стволами, увенчанными необъятной кроной. Это было великолепное дерево. Генеральша — небольшая, в длинном черном платье и чепце — походила на жука, сидящего у его подножия.

5

В облитой солнцем синеве неба появились золотистые отсветы, и края редких облачков слегка порозовели. Деревья замерли. Стихли и птицы. Одни ласточки продолжали летать высоко над деревьями. В вершинах лип слабо жужжали запоздавшие пчелы.

С востока небо понемногу охватывала поднимавшаяся туча. Чем выше она забиралась, тем больше ширилась и разрасталась в разные стороны, не теряя своей плотности. В лучах солнца она казалась черной. Верхний край ее, точно отороченный серебром, стал нависать над парком.

Появились и на западе облака, как бы застывшие на месте. Солнце окрашивало их во всевозможные цвета. Краски переливались, смешивались, густели и меркли. Но росла и тяжелела, словно была налита свинцом, грозовая туча.

В немых листьях порой раздавался шелест. Ветер набегал редкими, слабыми порывами, примеряясь. Под деревьями было по-прежнему тихо. От дуплистых стволов пахло мертвой древесиной.

Елена Андреевна продолжала сидеть одна под деревом, не шевелясь. Красноватые веки приспущены, лицо вытянулось, рот чуть приоткрыт, как в полудреме. Генеральша глубоко задумалась, вся ушла в воспоминания.

Быть может, ей видится, как, тому вечность, она сидит под этим же деревом, но не в черной накидке и траурном чепце, а в светлом платье с турнюром, соломенной шляпке корзинкой, украшенной розочками и муаровой лентой, и в прюнелевых туфельках… Перед ней стоит видный военный в мундире с эполетами и густыми, иссиня-черными бакенбардами и бровями.

Пышные волосы его, взбитые на висках и напомаженные, — совершенное серебро, и это лишь оттеняет моложавость румяного кавалера. Сдерживая звучный голос, бравый артиллерист говорит по-французски, не очень правильно, но бегло и с апломбом:

— Сударыня, я не могу, конечно, предложить вам имя, которое сравнилось бы с вашим, однако, согласившись сделать его своим, вы не только составите счастье человека, давно оценившего ваши редкие качества, но и займете в обществе достойное вас положение, — тут генерал сделал широкий жест рукой, — все здесь склонится перед вами и шестьсот подданных придут приветствовать свою новую госпожу…

Не эта перспектива склонила восемнадцатилетнюю чувствительную и миловидную девицу, какой была в то время Елена Андреевна, выйти за немолодого вдовца, хотя славное имя предков и составляло основную ценность ее приданого.