Избранное

К крыльцу подошли молча. Дом с окнами, заколоченными досками, глядел угрюмо. Сухо шелестели, раскачиваясь на проволоках, узловатые, перекрученные стебли побитого морозом винограда. Забежавший вперед Илья торопливо выбрал из связки бронзовый ключ и стал отпирать замок. Буров с крыльца внимательно осматривал дом с уходящими влево колоннами на квадратных цоколях из тесаного камня, и деревянный балкон между ними: темно-коричневая краска балясин и обшивка облупилась и осыпалась, кое-где свисали концы отставших досок. По штукатурке колонн расползлись темные пятна потеков с желтоватыми краями.

— Все тут у вас гнило, течет, небось двадцать лет не красили. Крыша как решето, починить, идолы, не могли, — вдруг прорвалось раздражение Бурова. — Штукатурка отстает, эхма, хозяева! Ну что там? — нетерпеливо окликнул он возившегося с замком приказчика.

— Заржавел, должно быть, что-то ключ не провертывается… Сию минуту продую… Хозяина пускать не хочет… — попробовал пошутить Илья Прохорыч.

— Захочет, — уверенно бросил Николай Егорыч и подошел к двери. — Дай-ка я. — Отстранив Илью, он нажал на ключ и повернул. Замок негромко щелкнул и подался сразу. Буров еще подозрительнее взглянул на приказчика, упорно рассматривавшего что-то у себя под ногами.

Массивная филенчатая дверь, тяжко скрипнув, отворилась. Из темной прихожей потянуло сырым холодом.

— Топор прихватил? Ступай, по доске в каждом окне отбей, а я наверх пойду, там окна не заколочены, — распорядился Буров и вошел в дом.

Чиркая спички, Николай Егорыч кое-как добрался до деревянной лестницы в коридоре. Ступени нещадно заскрипели под его грузными шагами. Поймав себя на том, что ступает, стараясь не шуметь и невольно прислушиваясь к обступившей его хмурой темноте, Буров не на шутку осерчал: что он, в самом деле, не хозяин тут, что пробирается крадучись, точно боится кого-то потревожить? Да завтра же, если вздумает, сломает весь этот гнилой сундук, шут его возьми, и продаст на дрова!

И все же ему было не по себе в этом обширном заколоченном доме, холодном и темном, как могила. Он точно притаился перед пришельцем — в немоте его чудилась враждебность. Время от времени доносились резкие скрипы и визг отрываемых Ильей досок.

Поднявшись на верхнюю площадку, Буров нетерпеливо нашарил в темноте дверную ручку и с облегчением распахнул дверь.

Низкую комнату с запахом червоточины, ветхой материи и мышей, заставленную домодельной старинной мебелью, слабо освещал скуповатый свет ноябрьского дня, проникавший через запыленные стекла небольших окон. Буров, хотя он вовсе не устал и не имел нужды тут задерживаться, опустился в подвернувшееся кресло, мягкое и низкое, вытянул ноги и откинулся на спинку, для чего пришлось порядочно отвалиться назад. Сидеть так, в толстой, туго подпоясанной романовской шубе, было неудобно, но Бурова неодолимо тянуло тут же, сию секунду, почувствовать себя здесь полноправным и безраздельным хозяином.

2

До этого Николаю Егорычу лишь однажды довелось быть в этом доме — в тот достопамятный день, когда он, предупрежденный накануне приятелями из Общества взаимного кредита и Александром Семеновичем о продаже генеральшей Майской имения, бросился сюда как коршун на добычу и прикатил чуть не с рассветом, дрожа от охватившей его горячки. Карман его оттопыривал толстый и увесистый бумажник. Он и составлял главный козырь Бурова: Николай Егорыч твердо рассчитывал на то, что запутавшаяся в долгах генеральша не устоит перед наличными, и надеялся сбить назначенную цену вручением крупного задатка. Значительность затеянной покупки кружила голову. Дух захватывало от алчного нетерпения.

Несмотря на самоуверенность, Буров в глубине души робел — разбогатевшего мужика смущали предстоящие переговоры с самой генеральшей, барыней его отцов. И когда лакей ввел его в дом, виденный им до сих пор лишь снаружи, и Буров оказался перед ее высокопревосходительством, потный и красный, не растерялся он окончательно лишь благодаря оттягивавшей карман объемистой пачке кредиток. Во всемогущество их Николай Егорыч верил свято и безусловно.

Окружающая обстановка и вид понуро сидевшей перед ним старухи в черном до того смутили его, что он, обычно развязный и крикливый, как и подобало питомцу конских торгов и скотских ярмарок, где приходилось торговаться и заключать сделки, перекрикивая мычание и рев голодного скота, — тут едва внятно приветствовал генеральшу.