Избранное

Пейзаж осенний был под стать

Его душевному бессилью.

— Но кто же будет за Россию

Перед всевышним отвечать?

Неужто братец Николай,

Который хуже Константина…

А Миша груб и шелопай…

Какая грустная картина!..—

Темнел от мыслей царский лик

И делался melancolique.

— Уход от власти — страшный шаг.

В России трудны перемены…

И небывалые измены

Сужают душный свой кушак…

Одиннадцатого числа

Царь принял тайного посла.

То прибыл унтер-офицер

Шервуд, ему открывший цель

И деятельность тайных обществ.

— О да! Уже не только ропщут! —

Он шел, вдыхая горький яд

И дух осеннего убранства.

— Цвет гвардии и цвет дворянства!

А знают ли, чего хотят?..

Но я им, впрочем, не судья…

У нас цари, цареубийцы

Не знают меж собой границы

И мрут от одного питья…

Ужасно за своим плечом

Все время чуять тень злодея…

Быть жертвою иль палачом…—

Он обернулся, холодея.

Смеркалось. Облачно, туманно

Над Таганрогом. И тогда

Подумал император:

«Странно,

Что в небе светится звезда…»

4

«Звезда! А может, божий знак?» —

На небо глянув, думал Федор

Кузьмин. Он пробрался обходом

К ограде царского жилья.

И вслушивался в полумрак.

Он родом был донской казак.

На Бонапарта шел походом.

Потом торговлей в Таганроге

Он пробавлялся год за годом

И вдруг затосковал о боге

И перестал курить табак.

Торговлю бросил. Слобожанам

Внушал Кузьмин невольный страх.

Он жил в домишке деревянном

Близ моря на семи ветрах.

Уж не бесовское ли дело

Творилось в доме Кузьмича,

Где часто за полночь горела

В окошке тусклая свеча!

Кузьмин писал. А что писал

И для чего — никто не знал.

А он, под вечный хруст прибоя,

Склонясь над стопкою бумаг,

Который год писал: «Благое

Намеренье об исправленье

Империи Российской». Так

Именовалось сочиненье,

Которое, как откровенье,

Писал задумчивый казак.

И для того стоял сейчас

Близ императорского дома,

Где было все ему знакомо —

Любой проход и каждый лаз —

Феодор неприметной тенью,

Чтоб государю в ноги пасть,

Дабы осуществила власть

«Намеренье об исправленье».

5

Поскольку не был сей трактат

Вручен (читайте нашу повесть),

Мы суть его изложим, то есть

Представим несколько цитат.

«На нас, как ядовитый чад,

Европа насылает ересь.

И на Руси не станет через

Сто лет следа от наших чад.

Не будет девы с коромыслом,

Не будет молодца с сохой.

Восторжествует дух сухой,

Несовместимый с русским смыслом,

И эта духа сухота

Убьет все промыслы, ремесла;

Во всей России не найдется

Ни колеса, ни хомута.

Дабы России не остаться

Без колеса и хомута,

Необходимо наше царство

В глухие увести места —

В Сибирь, на Север, на Восток,

Оставив за Москвой заслоны,

Как некогда увел пророк

Народ в предел незаселенный».

«Необходимы также меры

Для возвращенья старой веры,

В никонианстве есть порок,

И суть его — замах вселенский.

Руси сибирской, деревенской

Пойти сие не может впрок».

В провинции любых времен

Есть свой уездный Сен-Симон.

Кузьмин был этого закала.

И потому он излагал

С таким упорством идеал

Российского провинциала.

И вот настал высокий час

Вручения царю прожекта.

Кузьмин вздохнул и, помолясь,

Просунул тело в узкий лаз.

6

Дом, где располагался царь,

А вместе с ним императрица,

Напоминал собою ларь,

Как в описаньях говорится,

И выходил его фасад

На небольшой фруктовый сад.

От моря дальнобойный гул

Был слышен — волны набегали.

Гвардеец, взяв на караул,

Стоял в дверях и не дыхнул.

В покоях свечи зажигали.

Барон Иван Иваныч Дибич

Глядел из кабинета в сад,

Стараясь в сумраке увидеть,

Идет ли к дому Александр.

А государь замедлил шаг,

Увидев в небе звездный знак.

Кузьмин шел прямо на него,

Готовый сразу падать ниц.

Прошу запомнить: таково

Расположенье было лиц —

Гвардеец, Дибич, государь

И Федор, обыватель местный,—

Когда послышался удар

И вдруг разлился свет небесный.

Был непонятен и внезапен

Зеленоватый свет. Его,

Биясь как сердце, источало

Неведомое существо,

Или, скорее, вещество,

Которое в тот миг упало

С негромким звуком, вроде «пах!

Напоминавшее колпак

Или, точнее, полушарье,

Чуть сплюснутое по бокам,

Производившее шуршанье,

Подобно легким сквознякам…

Оно держалось на лучах,

Как бы на тысяче ресничин.

В нем свет то вспыхивал, то чах,

И звук, напоминавший «пах!»,

Был страшноват и непривычен.

И в том полупрозрачном теле

Уродцы странные сидели.

Как мог потом поклясться Федор

На головах у тех уродов

Торчали небольшие рожки.

Пока же, как это постичь

Не зная, завопил Кузьмич

И рухнул посреди дорожки.

Он видел в сорока шагах,

Как это чудо, разгораясь,

Вдруг поднялось на двух ногах

И встало, словно птица страус.

И тут уж Федор пал в туман,

Шепча: «Крылатый струфиан…»

В окно все это видел Дибич,

Но не успел из дому выбечь.

А выбежав, увидел — пуст

И дик был сад. И пал без чувств…

Очнулся. На часах гвардейца

Хватил удар. И он был мертв.

Неподалеку был простерт

Свидетель чуда иль злодейства,

А может быть, и сам злодей.

А больше не было людей.

И понял Дибич, сад обшаря,

Что не хватало государя.

7

Был Дибич умный генерал

И голову не потерял.

Кузьмин с пристрастьем был допрошен

И в каземат тюремный брошен,

Где бредил словом «струфиан».

Елизавете Алексевне

Последовало донесенье,

Там слез был целый океан.

Потом с фельдъегерем в столицу

Послали экстренный доклад

О том, что августейший брат

Изволил как бы… испариться.

И Николай, великий князь,

Смут или слухов убоясь,

Велел словами манифеста