Избранное

Где-то в дальнем отдаленье

За дворами брешут псы.

На мерцающих каменьях

Ходят звездные часы,

Все оковано кругом

Легким, звонким чугуном.

Старый сторож в теплой шубе

Спит, объятый сладким сном.

Тишина на белом свете!

А в проулке снег скрипит:

Федор Федорыч не спит.

Он идет под синей стужей

По тропинкам голубым —

Никому-то он не нужен,

И никем он не любим!

На краю села гуляют,

Свадьбу новую справляют.

Там и пляшут и поют,

А его не позовут.

И еще в одном окошке

Нынче за полночь светло.

Заморожено стекло,

Желтым воском затекло.

Варя вышивает,

Песню напевает —

Поет в одиночку

Малому сыночку:

«Поздно вечером

Делать нечего,

Нет ни месяца,

Ни огней.

Баю-баюшки,

Баю-баюшки,

Утро вечера

Мудреней…»

Заморожено стекло,

Желтым воском затекло.

В снег скатилася звезда…

Холода,

Холода.

1956

Ближние страны

Записки в стихах

Я возмужал

Среди печальных бурь… А. Пушкин

Подступы

1

Человечек сидит у обочины,

Настороженный, робкий, всклокоченный.

Дремлет. Ежится. Думает. Ждет.

Скоро ль кончится эта Вторая

Мировая война?

Не сгорая,

Над Берлином бушует закат.

Канонада то громче, то глуше…

— Матерь божья, спаси наши души,

Матерь божья, помилуй солдат.

Ночью шли по дороге войска.

И шоссейка, как зал после бала,

Неуютна, длинна и пуста:

Банки, гильзы, остатки привала.

Сквозь шпалеры деревьев устало

Льется наискось странный, двойной

Свет, рожденный зарей и войной.

Сон глаза порошит, словно снег.

Человечек вздремнул у кювета.

Вдруг — машина, солдаты.

— А это

Кто такой?

— Да никто. Человек.—

Щекотнул папиросный дымок.

Итальянец и сам бы не мог

Дать ответ на вопрос откровенный.

Он — никто: ни военный, ни пленный,

Ни гражданский. Нездешний. Ничей.

Приоткрыв свои веки усталые,

Он покорно лепечет: «Италия!»

Лешка Быков, насмешник и хват,

Молча скинул с плеча автомат,

Снял котомку, где пара портянок,

Старый песенник, соль в узелке

И портреты крестьян и крестьянок

Запеленаты в чистом платке,

Целлулоидовый воротничок,

Нитки, мыло, табак и так далее.

— На, бери, заправляйся, Италия!

Хлеба нету, одни сухари.

Ничего, не стесняйся, бери.—

Страх прошел. Итальянец встает

И лопочет с комичным поклоном.

Старшина говорит:

— Ну и клоун! —

Тут и впрямь начинается цирк.

Итальянец, незнамо откуда,

Вынул зеркальце, бритву, посуду,

Оселок, помазок. Чирк да чирк!

И ребята моргнуть не успели,

Как, буквально в секунду одну,

Итальянец побрил старшину.

— Ну и парень,— сказал старшина.

На шоссе загудела машина.

И опять от предместий Берлина

Донеслась канонадой война.

Было холодно. Мутно. Пустынно.

К небесам устремляя свой взгляд,

Итальянец шептал исступленно:

— О, спаси наши души, мадонна,

Матерь божья, помилуй солдат!

2

Рассветало. Обычное утро,

Не зависимое от войны.

Мы слонялись без дела по хутору,

Мы до вечера были вольны

И не думали, что будет вечером.

Скучновато казалось разведчикам…

Немцев не было. Дом был пустой.

Дом просторный. Покрыт черепицей.

Двор квадратный. Сараи. Хлева.

Все добротное — бороны, плуги…

А над нами текла синева.

Тучки плыли, как белые струги,

И весна предъявляла права.

Мы на солнышке грелись. И вдруг

В воротах появилась корова.

Не спеша огляделась вокруг.

Удивилась. Моргнула глазами.

И понюхала воздух.

Мой друг

Старшина засмеялся: здорово!

И тогда обернулась корова,

И, мыча простодушное «му!»,

Осторожно шагнула к нему.

— Ишь, признала! Нашла земляка!

Мы смеялись, держась за бока,

А корова мычала простецки

И глазами моргала по-детски.

Старшина усмехнулся хитро:

— Сопляки. Не понять вам скотину!

Он поднялся, забрался в машину

И достал для чего-то ведро.

А корова уже поняла

И поближе к нему подошла.

И доверчиво и благодарно

Перед ним замычала она,

Предлагая свои вымена.

Мы замолкли. Струя молока

Свежим звуком ударила в днище,

И в ведро потекло молочище,

Воркоча и пузырясь слегка,

Как ручей, как поток, как река…

Мы почтительно встали кругом,

И никак не могли наглядеться,

И дышали парным молоком,

Теплым запахом дома и детства,

Пьяным запахом пота, земли,

Разнотравья, ветров и соломы…

Было тихо. И только вдали

Вновь прошлись орудийные громы.

3

Вечер. Снова слегка моросит.

В доме, возле переднего края,

Мы сидим, шестерых провожая

На заданье. Задача ясна.

— Ну, валяйте,— сказал старшина.

— Перекурим,— сказали ребята.

Вдоль стены разместились горбато

Угловатые тени. Свеча

Их качала. И тени курили

Тень табачного дыма, с плеча

Не снимая теней автомата.

— Ну, валяйте! — сказал старшина.—

Зря не суйтесь! Обратно — к рассвету,

В два пятнадцать мы пустим ракету…

Вышли. Ночь не казалась темна.

Мгла была лиловатой от зарев,

От сухих дальнобойных зарниц,

От бесшумных прожекторных бликов.

— Ну, давай попрощаемся, Быков!

До свиданья.

— Прощай!

(Я сказал:

«До свиданья».— «Прощай»,— он ответил.)

Моросило. Строчил пулемет —

Немец ночь решетил с перепугу.

Шесть теней уходили по лугу,

Чуть пригнувшись, цепочкой, вперед…

— Ты чего? — вдруг спросил старшина.

— Ничего.

За деревьями где-то

В небесах расплескалась ракета,

Свет разлился холодный, нагой,

Чем-то схожий с зеленой фольгой.

Тени плыли бесшумно и низко…

Где-то рядом смеялась связистка,

Балагурил веселый басок.

— Ну, ступай. Отдохнул бы часок.

Быков должен вернуться к рассвету.

В два пятнадцать мы пустим ракету.—