Избранное

Он вернулся к вечеру с человеком, обутым в коневые ичиги.

Человек был коренаст и рыж и бодро оказал партизанам:

— Я председатель временного Аянского ревкома и уполномоченный Якутского комитета партии. Вы поступили хорошо, что не вошли в Аян: это было бы вредно для советской власти. Мы с великим трудом доставили из Якутска товары, чтобы снабдить голодных тунгусов. Мы открываем первые советские фактории. Но орудия японского миноносца направлены на наши склады. Они не уничтожают их только потому, что считают товары собственностью Центросоюза, а не советской власти. Они полагают, что пока это частный капитал, трогать его не следует. Но японцы получили сведения от американской шхуны, заходившей в Аян, что по берегу движется большой партизанский отряд. Они ждут вас. Им нужен повод, чтобы открыть огонь. Я выслал вам навстречу по Аянской тропе якутов, чтобы остановить вас. Они дошли до Джуг-Джура, никого не встретив. Это к лучшему. Силы пока неравные. Японцам же стало известно, что американцы обманули их.

Вы большевики. В силу данных мне партией полномочий, я предлагаю отряду немедленно уйти в глубину тайги, обогнуть Аян по сопкам и, выйдя на Нельканскую тропу, направиться в Якутск, для соединения с частями Красной Армии. Этот путь длиннее, но легче. На реке Мае вы встретите советские пароходы. Выступление назначаю через час. В двух днях пути от Аяна вас будут ждать на тропе олени и припасы…

Кончив свою речь, человек задумался, и вместе с ним задумались остальные. Еще было светло. Голубые аянские ели бросали широкую тень. Олешек глядел на пепел, вспухавший, как пена в котле.

Небываев сидел рядом, обхватив колени и подняв голову. Тонкие струпья покрывали его потрескавшиеся руки. Небольшие карие глаза смотрели ясно из-под распухших век. Взгляд был полон готовности как угодно отражать удары врага: голодом, усталостью, оружием.

Он поднялся.

— Товарищи, собирайся дальше!

Ким топтался на месте. Углы его толстых губ отметила лиловой полоской цинга.

— Значит, не будем драться?

— Не будем.

Устинкин неподвижно лежал на траве.

— В бане бы помыться…

Степунов тихо тянул свою дурацкую песню про трех старушек.

Десюков уже собирался в путь. Председатель ревкома подошел к Небываеву.

— Выйдешь целым из тайги — передашь в комитет записку. Скажешь — от учителя Седойкина из Аяна. А ты кто?

— Рабочий временных мастерских, — коротко ответил Небываев.

А Олешек все глядел на пепел, нараставший на углях. Винчестер его висел на сучке. Олочи сушились у огня. Он как будто никуда не собирался.

Несколько раз подходила Никичен, звала его, торопила. Тунгус Завыдда уже навьючил оленей.

Олешек сидел, вытянув босые ноги, думал о красных.

«Зачем они искали врага и, найдя его, замученные, голодные, снова уходят в тайгу, более страшную, чем враг?»

Он слышал рыжего и теперь понял это, изумившись их преданности бедному племени овенов.

«Нет, они не такие солдаты, как сказал в Чумукане Хачимас! Они — другие солдаты. Их ружья — как этот огонь, что греет охотника, наш старший брат».

Олешек обулся, раскидал костер, снял с сучка винчестер и подошел к Небываеву.

Он подал ему обе руки в знак почтения, словно старому человеку. И Небываев подумал, что Олешек прощается. Ему было жаль расставаться.

— Уходишь? Ну, прощай!

— Нет, — ответил Олешек. — Назови мне то место, где можно сделаться большевиком. Если надо, я выйду с тобой на большую реку, за каменный Джуг-Джур. Там, говорят, тоже тайга.

Небываев крепко пожал ему руку.

— А дальше не хочешь? В город? Там нет тайги.

— Если надо, пойду с тобой в город. Что сказал, то сказал. Возьми меня.

Никичен тащила Олешека за винчестер к оленям.

— Что делаешь? Ни я, ни Хачимас больше не увидим тебя. Ты будешь как мертвый!

— Что сказал, то сказал, — повторил Олешек. — Идем с нами, и ты будешь такою, как я.

— Я хочу быть такою, как Бунджи.

— Я хочу быть таким, как большевики. Идем с нами.

Они хотели одного и того же.

Но Никичен сказала:

— Я не пойду. Наш закон велит нам жить и умирать в тайге…

Никичен заплакала. Отчаяние наполнило ее сердце. И к нему еще прибавилась обида. Тунгус Завыдда продал красным оленя с бубенцами, на котором она ехала, и две унмы муки. Он получит за это хорошую плату, когда приедет на Уду в стойбище, и скажет охотникам:

«Идите на оленях в Аян за порохом, мукой и дрелью». А она, Никичен, пойдет в Чумукан пешком, потому что тяжелы у Завыдды вьюки.

Партизаны уходили в тайгу, толкая вперед свои усталые ноги. Олешек вел оленя с бубенцами. И пихты, одетые в синюю хвою, качали лапами, словно одобряли мужество партизан.

А Никичен, с лицом, обращенным вслед уходившим, долго стояла на тропе.

12. ПУТЕШЕСТВИЕ В НАСТОЯЩЕЕ

Десять лет пронеслось над тунгусскими стойбищами, и одна из июльских ночей спустилась над Тугуром. Скала Сырраджок коснулась звезд. Их было немного в облачном небе. У подножья скалы, как вода, стояла в каждом углублении тьма. Спало море. А на берегу слышались удивленные крики женщин, возгласы мужчин и смех. Поодаль над рекой, у леса, горели костры. Толпа стояла у скалы в темноте.

— Смотри, Улька! — кричал юноша.