Избранное

В Париже двести лет назад жил гражданин Видок,

Он полицейским был – грозой бандитов, чистая ищейка,

По темным и опасным переулкам был Ходок,

Попался вор – его на гильотину, чтоб поправил шею.

Сам бывший уголовник был Видок.

И из таких же бывших воров сколотил он группу,

На службе у полиции он против криминала был Ходок,

В Париже ты ограбил иль убил – у Видока ты будешь трупом.

Прославился и в префектуре занял высший пост,

Ведь даже Пушкин пару раз о нем в стихах исполнил.

А парижане на могилу Видоку несут букеты белых роз,

И даже я в стихах о Видоке вдруг вспомнил.

А Фритьоф Нансен – разве не был он полярным Ходоком,

На брюхе проползал по всем торосам,

Из всех, кто к полюсу стремился – впереди всех он,

Соперников своих оставил с носом.

За соболем и белкою в тайге ходили ходоки,

И шкурами добытыми жену, детей кормили,

Да что тут говорить, аж к Ленину пришли,

Ты видел на картине оборванцев, пересекших всю Россию.

Ходок – какое редкое, и емкое, и чисто русское словцо!

За ним огромный скрытый труд, я это точно знаю,

Среди бесчисленного их количества немало храбрецов,

А для прекрасной половины мира —

сплошное огорчение, я это понимаю.

Тебе не к полюсу пробраться или соболя добыть,

Иль белку в глаз – здесь дело похитрее,

Намного потруднее, чем бандита захватить,

Здесь потрудиться надо так, чтоб бросилась тебе на шею.

Какое там! Не то, чтобы лодыжку показать,

Бывали времена – носочка туфли не покажешь,

А как пробраться к цели – ну, стесняюсь, как сказать,

В каких трудах и в поте – просто не расскажешь.

Да что! От туфельки носок – ведь замужем она,

Она ведь, как броней, не только ворохом одежды вся закрыта,

А честь ее, а дети малые, друзья, молва,

Преграды, ох преграды ходоку —

вся жизнь его опасностями перекрыта.

А собственная сторожиха – старая добротная жена,

Она с тебя, сердешная, ну, почему-то глаз не сводит,

Как надо изовраться – ведь не отпускает никуда,

Скорее новенькое что-нибудь изобрести,

а час свидания подходит.

Какой Коперник, Ньютон иль Эйнштейн,

Со слабеньким своим умишком вовсе не додуют

Как изловчиться, чтобы опереться на кронштейн,

Который алиби твоим перед женой железным будет.

Ведь в жизни ты испробовал почти что все,

Мюнхгаузен перед тобой склониться должен,

Немыслимые ложь и враки – все теперь не для нее,

Которые ты можешь применить,

чтоб выход был возможен.

Что совещание иль мать больна – старо.

Вон телефончик – может вдруг проверить,

Командировка иль сердечный приступ – не ново,

Что полечу в Дубай иль лягу я в больницу, не поверит.

Ходок, скорей включай же голову свою,

Ты будь компьютером в возможностях необозримых,

О Господи! Пошли мне ложь последнюю мою,

Ведь ждет она меня в кафе, я там, в мечтах неповторимых.

Ну «сукин сын», придумал я, друзья – ура, ура!

На телевиденье сегодня об ученых передача,

Там должен выступить сегодня непременно я,

А ты сиди за ящиком, смотри, а то сорвешь удачу.

Следи, не отрываясь, и канал не пропусти,

С восьми до десяти – гордиться будешь мужем,

Как жалко, не могу тебя без пропуска на студию везти,

К приходу моему готовь-ка вкусный ужин.

Приду, скажу, что «кинщик» заболел,

На студии испортилась аппаратура,

Ну ладно, все переживем, ведь впереди так много дел,

Ну, не расстраивайся и не плачь – не будь ты дура.

Вот так из года в год – по женщинам, и врет, и врет,

А у жены от этого вранья отвисли уши,

Ну, а ходок – его не остановишь, он вперед, вперед,

Раздеть, разуть и уложить в постель,

плевать, что будет хуже.

Эх, Казанова! Сколько ты трудов и пота положил,

Чтоб кончик туфельки тебе вдруг показали,

Ведь в наши времена девицы полуголые —

а может, без «дезу»,

Чего там с ножки начинать —

повыше сразу – все «окей» – не знали.

Как жалко, миновали золотые времена,

Когда в притворной скромности девицы утопали,

Но тайна там в какой-то степени была,

И чем окончится любовная игра, там обе стороны не знали.

Как жалко, что не Ницше я, друзья,

Такие уж дела в новейшем двадцать первом веке,

Все стало сереньким и простеньким – ну, донельзя,

И души измельчали, к сожаленью, в человеке.

Хочу сказать я напоследок уважаемому Ходоку,

Не связывайся никогда с женою генерала,

Он вынет пистолет, и что ответишь в голом виде ты ему,

Ведь славное оружие твое в сравненье

с пистолетом так ничтожно мало.

О, женщины, ведь ваша неизбывна красота,

Ведь в вас заключены все прелести на свете,

Ведь ваши милые вещички при себе всегда,

А Ходоки уж постараются добыть их для себя – заметьте.

О, женщины, не злитесь вы на мужа никогда,

Что он заметил прелести не ваши, а другие,

Другой мужчина одарит вниманьем вас наверняка,

А для своей жены он будет Ходоком,

и неизбывны времена такие.