Избранное

Декабрь. И холода стоятВ Москве суровой и печальной.И некий молодой солдатВ шинели куцей госпитальнойТрамвая ждет.Его семьяВ эвакуации в Сибири.Чужие лица в их квартире.И он свободен в целом мире.Он в отпуску, как был и я.Морозец звонок, как подкова.Перефразируя Глазкова,Трамваи, как официантки,Когда их ждешь, то не идут.Вдруг снег посыпал. Клочья ваткиСлетели с неба там и тут,Потом все гуще и все чаще.И вот солдат, как в белой чаще,Полузасыпанный стоитИ очарованный глядит.Был этот снег так чист и светел,Что он сперва и не заметил,Как женщина из-за углаК той остановке подошла.Вгляделся: вроде бы знакома.Ах, у кого-то из их домаБывала часто до войны!И он, тогда подросток праздный,Тоской охваченный неясной,За ней следил со стороны.С ухваткой, свойственной пехоте,Он подошел:— Не узнаете? —Она в ответ:— Не узнаю.— Я чуть не час уже стою,И ждать трамвая безнадежно.Я провожу вас, если можно.— Куда?—Да хоть на край земли.Пошли? —Ответила:—Пошли.Суровый город освеженБыл медленно летящим снегом.И каждый дом завороженЕго пленительным набегом.

Он тек, как легкий ровный душ,Без звука и без напряженьяИ тысячам усталых душДарил покой и утешенье,Он тек на головной платок,И на ресницы, и на щеки.И выбившийся завитокПлыл, как цветок, в его потоке.Притихший молодой солдатЗа спутницей следил украдкой,За этой выбившейся прядкой,Так украшавшей снегопад.Была ль она красива? СразуО том не мог бы я сказать.Конечно, моему рассказуКрасавица была б под стать!Она была обыкновенной,Но с той чертою дерзновенной,Какую могут обрестиЛет где-то возле тридцатиИные женщины.В них естьСмешенье скромности и риска.Беспечность молодости близко,Но зрелости слышнее весть.Рот бледный и немного грубый.Зато как ровный жемчуг зубы.И затаенная душаВ ее зрачках жила стыдливо.Она не то чтобы красиваБыла, но просто хороша.Во всяком случае, солдатуОна казалось таковой,Когда кругом была объятаЛетучей сетью снеговой.(Легко влюблялись мы когда-то,Вернувшись в тыл с передовой.)Я бы еще сказал о ней.Но женщины военных днейВ ту пору были не воспеты,Поскольку новые поэтыНе научились воспевать,А не устали воевать.Кое-кого из их числаУже навеки принялаЗемля под сень своих просторов:Кульчицкий, Коган и Майоров,

Смоленский, Лебский и Лапшин,Борис Рождественский, Суворов —В чинах сержантов и старшинИли не выше лейтенантов —Созвездье молодых талантов,Им всем по двадцать с небольшим…Шли по Палихе, по Лесной,Потом свернули на Миусы.А там уж снег пошел сплошной,Он начал городить турусыИ даже застил свет дневной.— Я здесь живу. А вам куда?— Мне никуда. Но не беда —Переночую на вокзале.А там!.. Ведь есть же города,Куда доходят поезда…—Они неловко помолчали.— А можно к вам?—Сказала:— ДаПрошли заснеженным двором.Стряхнули снег. Вошли вдвоемВ ее продрогшую каморку.— Сейчас мы печку разожжем,—Сказала. И его восторгуПришел конец. Так холоднаБыла каморка и бедна.Но вскоре от буржуйки дымнойПошло желанное тепло.В окне, скрывая холод зимний,Лепились хлопья на стекло.Какая радость в дни войныОтъединиться от погоды,Когда над вами не вольныЛихие прихоти природы!(Кто помнит: стужа, и окоп,И ветер в бок, и пуля в лоб.)Он отвернулся от окна,От города, от снегопадаИ к ней приблизился.— Не надо,—Сказала. Сделалась бледна.Он отступился. Вот досада!Спросила:— Как вас звать? —Сказал.— А вас как? —

Отвечала:— Клава.В окне легко и величавоВарился зимний снежный бал.Кружила вьюга в темпе вальса,Снег падал и опять взвивался.Смеркалось. СветомаскировкуОна спустила. ПодалаКартошку. И полулитровкуДостала. В рюмки разлила.Отделены от бури снежнойБумажной шторкою ночной,Они внимали гул печной.И долго речью безмятежнойИх ублажал печной огонь.Он в руки взял ее ладонь.Он говорил ей:— Я люблю вас,Люблю, быть может, навсегда.За мной война, печаль и юность.А там — туманная звезда.—Он говорил ей:— Я не лгу,Вы мне поверьте, бога ради,Что, встреченную в снегопаде,Вас вдруг оставить не могу!..Такой безвкусицей банальной,Где подлинности был налет,Любой солдатик госпитальныйМог растопить сердечный лед.Его несло. Она внимала,Руки из рук не отнимала.И, кажется, не понимала,Кто перед ней. И поняла.И вдруг за шею обнялаИ в лоб его поцеловала.Он к ней подался. К ней прильнул.Лицом уткнулся ей в колени.И, как хмельной, в одно мгновеньеУснул… Как так?.. Да так — уснул.Вояка, балагур, гусарСпал от усталости, от водки,От теплоты, от женских чар.И его руки были кротки.Лежал, лицо в колени пряча,Худой, беспомощный — до плача.Подумала: куда в метель?

И отвела его в постель.Проснулся. Женское теплоПочувствовал в постели смятой.Протер глаза. Был час десятый.И на дворе еще мело.Записка: «Я вернусь к пяти,Если захочешь, оставайся».Кружилась вьюга в темпе вальса.Успела за ночь заместиОна Тверские и ЯмскиеИ все проезды городские,Все перепутала пути.С пургой морозы полегчали,И молодой солдат в печалиРешал — уйти иль не уйти?..Да и меня в иное времяПечаль внезапно пронялаО том, что женщина ушлаИ не появится в поэме.Хотел бы я ее вернуть,Опять идти под снегопадом…Как я хотел бы с нею рядомВ тот переулок завернуть!Как бы хотел, шагая с ней,Залюбоваться снегом, жестом,Вернуть и холод этих дней,И рот, искусанный блаженством…Я постарел, а ты все та же.И ты в любом моем пейзаже —Свет неба или свет воды.И нет тебя, и всюду ты.Что я мечтал изобразить?Не знаю сам. Как жизни нитьНепрочная двоих связала,Чтоб скоро их разъединить?Нет, этого, пожалуй, мало.Важней всего здесь снегопад,Которым с головы до пятМосква солдата обнимала.Летел, летел прекрасный снег,Струился без отдохновеньяИ оставался в нас навек,Как музыка и вдохновенье…Учусь писать у русской прозы,Влюблен в ее просторный слог,Чтобы потом, как речь сквозь слезы,Я сам в стихи пробиться мог.1975