Читаем Избранное. Искусство: Проблемы теории и истории полностью

Не без умысла я посвятил первые страницы настоящей книжки обзору нарождения и развития музейного дела: этим прошлым определяется настоящее и предуказывается будущее. Прошлое таково: случайно в таких-то местах скопляются чем-либо замечательные предметы, затем отдельные любители начинают их собирать нарочно у себя в мастерских и жилищах, понемногу собирательство становится систематическим и тогда делается посильным только коронованным и некоронованным богачам, наконец все музейное дело переходит в общественное и, затем, государственное ведение, и государство стремится использовать музейные собрания в политпросветительных целях. Несомненно, что мы – и не только в СССР, но и, в большей или меньшей мере, повсюду (ибо социальная революция с разным темпом и в разных формах происходит во всем мире, а не только у нас) – вступили именно в эту последнюю фазу развития. Но всеми своими привычками мы все еще принадлежим к прошлому и ведем себя слишком часто как собиратели-любители, т. е. всяк добывает и тащит в свою (хотя бы и не лично ему принадлежащую, а государственную) индивидуальную коллекцию все, что попадается и что можно добыть, и всякая приобретаемая вещь становится собственностью именно данного частного или общественного собрания – независимо от того, нужна ли она именно тут по существу дела или вовсе не нужна. Кроме того, погоня за диковинами и редкостями продолжается по-прежнему, тогда как наибольшую показательную ценность имеют, разумеется, именно вещи типичные, а не исключительные. Наконец, по-прежнему же, всякое собрание стремится к возможно большему количественному росту, хотя бы он вовсе не вызывался потребностями данного музея, – о том, что полнота каждого вида музеев своя, особенная, и что совершенно нет надобности в беспредельном разбухании коллекций, мы говорили выше. Со всеми этими пережитками старины, со всеми этими анархическими повадками для общей пользы должна бороться музейная сеть.

Самой важной функцией сети является распределительная. Просто потому, что именно в этой области у нас и делалось, и делается наибольшее количество нелепостей. Представьте себе, что где-нибудь в глухом уезде была любимая усадьба богатого помещика, да еще получившего от своих предков в наследство и картинную галерею, и фарфор, и мебель XVIII века, и французскую библиотеку; и представьте себе, что все это имущество каким-то чудом – а такие чудеса бывают! – уцелело и теперь, после революции, стало общественной собственностью. Значит ли это, что мы должны в данной усадьбе устроить волостной публичный музей и в нем сохранить и Бушэ с Фрагонаром, и саксонский фарфор, и французские книжки? Конечно, нет! Волостной публичный музей надо устроить, но туда надо дать такие экспонаты, которые нужны местным людям, а вовсе не те вещи, которые случайно оказались на месте и никому там не понятны.

Представьте себе, что тот или другой помещик годами собирал произведения народного искусства – искусства того еще времени, когда народное художественное творчество, самодеятельно обслуживавшее мало связанное с культурными центрами население, не было вытеснено фабричными изделиями. Такие собиратели встречались, хотя, к сожалению, и чрезвычайно редко, такие коллекции сохранились, хотя их и очень мало. Чем их меньше, тем, понятно, больше их научная ценность. Представляет ли такое собрание какой-нибудь интерес для местного населения? Явно, никакого! ибо этнографическими изысканиями или искусствоведческим анализом никто в деревне не занимается, и население в своей собственной недавней старине, от которой оно именно стремится отойти и избавиться, никакого проку не видит.

Или представьте себе, что в том или ином прославленном по всей округе монастыре веками собирались многочисленные иконы. На месте они останутся еще надолго объектами религиозного культа и, с точки зрения политпросвета, будут вредными и совсем не желательными; на месте устроить, в стенах глухого монастыря, «музей религиозного быта» – нелепость, ибо никому такой музей не нужен. Ясно, что надо и коллекцию произведений народного искусства вывезти из усадьбы, и коллекцию икон убрать из монастыря, и надо все это устроить там, где люди занимаются изучением развития искусства; а на места надо послать все то, что приведет в восторг именно местных людей, что обогатит их знаниями и мыслями.

Перейти на страницу:

Все книги серии Российские Пропилеи

Санскрит во льдах, или возвращение из Офира
Санскрит во льдах, или возвращение из Офира

В качестве литературного жанра утопия существует едва ли не столько же, сколько сама история. Поэтому, оставаясь специфическим жанром художественного творчества, она вместе с тем выражает устойчивые представления сознания.В книге литературная утопия рассматривается как явление отечественной беллетристики. Художественная топология позволяет проникнуть в те слои представления человека о мире, которые непроницаемы для иных аналитических средств. Основной предмет анализа — изображение русской литературой несуществующего места, уто — поса, проблема бытия рассматривается словно «с изнанки». Автор исследует некоторые черты национального воображения, сопоставляя их с аналогичными чертами западноевропейских и восточных (например, арабских, китайских) утопий.

Валерий Ильич Мильдон

Культурология / Литературоведение / Образование и наука
«Крушение кумиров», или Одоление соблазнов
«Крушение кумиров», или Одоление соблазнов

В книге В. К. Кантора, писателя, философа, историка русской мысли, профессора НИУ — ВШЭ, исследуются проблемы, поднимавшиеся в русской мысли в середине XIX века, когда в сущности шло опробование и анализ собственного культурного материала (история и литература), который и послужил фундаментом русского философствования. Рассмотренная в деятельности своих лучших представителей на протяжении почти столетия (1860–1930–е годы), русская философия изображена в работе как явление высшего порядка, относящаяся к вершинным достижениям человеческого духа.Автор показывает, как даже в изгнании русские мыслители сохранили свое интеллектуальное и человеческое достоинство в противостоянии всем видам принуждения, сберегли смысл своих интеллектуальных открытий.Книга Владимира Кантора является едва ли не первой попыткой отрефлектировать, как происходило становление философского самосознания в России.

Владимир Карлович Кантор

Культурология / Философия / Образование и наука

Похожие книги

Обри Бердслей
Обри Бердслей

Обри Бердслей – один из самых известных в мире художников-графиков, поэт и музыкант. В каждой из этих своих индивидуальных сущностей он был необычайно одарен, а в первой оказался уникален. Это стало ясно уже тогда, когда Бердслей создал свои первые работы, благодаря которым молодой художник стал одним из основателей стиля модерн и первым, кто с высочайшими творческими стандартами подошел к оформлению периодических печатных изданий, афиш и плакатов. Он был эстетом в творчестве и в жизни. Все три пары эстетических категорий – прекрасное и безобразное, возвышенное и низменное, трагическое и комическое – нашли отражение в том, как Бердслей рисовал, и в том, как он жил. Во всем интуитивно элегантный, он принес в декоративное искусство новую энергию и предложил зрителям заглянуть в запретный мир еще трех «э» – эстетики, эклектики и эротики.

Мэттью Стерджис

Мировая художественная культура
Сезанн. Жизнь
Сезанн. Жизнь

Одна из ключевых фигур искусства XX века, Поль Сезанн уже при жизни превратился в легенду. Его биография обросла мифами, а творчество – спекуляциями психоаналитиков. Алекс Данчев с профессионализмом реставратора удаляет многочисленные наслоения, открывая подлинного человека и творца – тонкого, умного, образованного, глубоко укорененного в классической традиции и сумевшего ее переосмыслить. Бескомпромиссность и абсолютное бескорыстие сделали Сезанна образцом для подражания, вдохновителем многих поколений художников. На страницах книги автор предоставляет слово самому художнику и людям из его окружения – друзьям и врагам, наставникам и последователям, – а также столпам современной культуры, избравшим Поля Сезанна эталоном, мессией, талисманом. Матисс, Гоген, Пикассо, Рильке, Беккет и Хайдеггер раскрывают секрет гипнотического влияния, которое Сезанн оказал на искусство XX века, раз и навсегда изменив наше видение мира.

Алекс Данчев

Мировая художественная культура
Миф. Греческие мифы в пересказе
Миф. Греческие мифы в пересказе

Кто-то спросит, дескать, зачем нам очередное переложение греческих мифов и сказаний? Во-первых, старые истории живут в пересказах, то есть не каменеют и не превращаются в догму. Во-вторых, греческая мифология богата на материал, который вплоть до второй половины ХХ века даже у воспевателей античности — художников, скульпторов, поэтов — порой вызывал девичью стыдливость. Сейчас наконец пришло время по-взрослому, с интересом и здорóво воспринимать мифы древних греков — без купюр и отведенных в сторону глаз. И кому, как не Стивену Фраю, сделать это? В-третьих, Фрай вовсе не пытается толковать пересказываемые им истории. И не потому, что у него нет мнения о них, — он просто честно пересказывает, а копаться в смыслах предоставляет антропологам и философам. В-четвертых, да, все эти сюжеты можно найти в сотнях книг, посвященных Древней Греции. Но Фрай заново составляет из них букет, его книга — это своего рода икебана. На цветы, ветки, палки и вазы можно глядеть в цветочном магазине по отдельности, но человечество по-прежнему составляет и покупает букеты. Читать эту книгу, помимо очевидной развлекательной и отдыхательной ценности, стоит и ради того, чтобы стряхнуть пыль с детских воспоминаний о Куне и его «Легендах и мифах Древней Греции», привести в порядок фамильные древа богов и героев, наверняка давно перепутавшиеся у вас в голове, а также вспомнить мифогенную географию Греции: где что находилось, кто куда бегал и где прятался. Книга Фрая — это прекрасный способ попасть в Древнюю Грецию, а заодно и как следует повеселиться: стиль Фрая — неизменная гарантия настоящего читательского приключения.

Стивен Фрай

Мировая художественная культура / Проза / Проза прочее