Избранное. Искусство: Проблемы теории и истории

В то время как замкнувшиеся в традициях определенного класса и отгородившиеся от живой жизни словесными крепостными стенами теоретики XVIII и XIX веков упорно хотели видеть в искусстве лишь выявление «совершенства», «красоты», «абсолюта» и прочих высоких материй, создавали сложные и хитроумные «эстетические» терминологические построения и претендовали на руководство художественною продукцией лишь высокоторжественных академий, капиталистическая практика, всячески и почтительнейше приветствуя «высокое искусство» и восхваляя его многодумных теоретиков, в своих действиях обнаруживала прямо противоположную расценку искусства, которая нигде не фиксировалась и не формулировалась: для практиков жизни искусство было не отвлеченным отражением жизни, ее чаяний и идеалов, еще менее было выявлением каких-либо потусторонних сущностей, а было самым настоящим и действенным фактором общественной жизни, и всякий, кто хотел руководить общественною жизнью в своих интересах, должен был овладеть искусством, финансировать его, покупать его, так сказать, «на корню», чтобы использовать его в собственных – отнюдь не идеальных и не отвлеченных, а весьма конкретных и материальных – целях.

Наряду с теоретиками-эстетиками были и кабинетные теоретики-социологи искусства. Пока они продолжали катиться по тем рельсам, которые были проложены эстетиками, пока они, следуя эстетическим традициям, гуляли по золоченым залам музеев отвлеченного «высокого» искусства и по буржуазным выставкам «чистой» живописи, рассуждали о зависимости художественных тем, форм и приемов от хозяйственно-экономических форм «бытия» и с высоты свод его кафедрального величия вовсе не замечали и не признавали искусством все то, чем капиталисты обрабатывали общественное мнение и подчиняли его своей власти, – эти последние тратили огромные деньги на политическую и коммерческую художественную рекламу, проявляя и в этом деле привычку к власти, к управлению, к организации масс, свое великолепное знание живой, а не книжной, общественной жизни.

Историки искусства шли следом за эстетиками или за социологами, но во всяком случае – на поводу у капиталистов: у историков искусства прочно укоренилась привычка строить всю свою работу на собирании и изучении лишь максимальных формальных достижений «великих мастеров» каждой данной эпохи (в строгом соответствии с буржуазным культом индивидуального «сверхчеловечества»), т. е. тех именно памятников, которые обслуживали господствующий класс, и даже не весь этот господствующий класс, а только его верхушку, и действительно только выражали идеологию этого класса или его верхушки, а не проповедовали массам то, что угодно было господствующему классу. Кроме того, даже в истории, основанной на тех памятниках, которые только «выявляли» с наибольшим возможным совершенством вкусы, идеи и идеалы общественной верхушки, историки останавливались на какой-то произвольной предельной дате, утверждая, что ясно можно видеть только тогда, когда уже получилась известная «историческая перспектива», т. е. что в современности может разбираться разве что «критика», но не «наука»… хотя при такой постановке дела становилось совершенно неясным, зачем вообще нужна столь странная наука, никак к вопросам практической жизни не приложимая! Но не в этом сейчас дело…