Читаем Избранное. Искусство: Проблемы теории и истории полностью

Стиль Александра III характеризуется полным «бесстилием». Мы о «бесстилии» говорили выше по поводу Николая I, но там это было явление другого порядка: эпоха Николая I имела очень определенное чувство выдержанного стиля, но только не имела своего стиля. Александр III именно выдержанного стиля не понимает и любит хаотически-безразличное сопоставление вещей совершенно различных и стилистически непримиримых. Такого рода «бесстилие» возможно только там, где есть неразбериха – экономическая, социальная, бытовая, в так называемые «эпохи безвременья». Какая-то фаза русской истории приходит к концу в последние десятилетия XIX века; формы самодержавия еще по инерции сохраняются, но их сохранение возможно уже только насильственное; надо искать опоры в каком-то новом классе, который бы сумел взять власть и цепко ее удержать. Дворянство, как класс, разложилось и разорилось; разночинная интеллигенция не есть класс; но настоящей крупной буржуазии еще нет. Александр III взял курс на «православие, самодержавие и народность», на мещанство – он стал изумительно цельным представителем этого черносотенного мещанства, невежественного, косного, пьяного, живущего утробою, семейственного, богомольного. Александр III резко разошелся с Западной Европой: там предвидят надвигающуюся опасность со стороны рабочего класса, младший современник Александра III германский император Вильгельм II (1888–1918) объявляет «новый курс» социальных реформ сверху, во Франции и в Англии революционное движение втискивается в парламентские формы, социал-демократия направляется на путь реформизма – Александр III ничего не признает, кроме грубых репрессий. Николай II идет по стопам отца и объявляет «бессмысленными мечтаниями» всякие надежды на реформы в России. Николай II – такой же мещанин, как его отец, и даже его жена, хоть она и англо-германская принцесса, становится темной русской мещанкой на русском престоле. Судьба русского самодержавия решена: у нас невозможен реформизм, единственным выходом у нас делается революция. Вот социологический смысл Александровского художественного «бесстилия». А тем временем Запад, переживавший во второй половине XIX века такой же период шатаний и эклектизма в искусстве, в 90-х годах обрел, наконец, свой стиль – так называемый style moderne, возродивший в момент перехода в новую фазу развития старые барокковые традиции; и это возрождение барокко точно позволяет поставить диагноз – финансовому капитализму, империализму, реформизму, фашизму.

Вот в этой связи две параллельных анфилады комнат – Александра III и запасной половины – приобретают совсем неожиданное значение: у Александра – начинающееся бесстилие и мещанство, в запасной половине – намечающийся европейский «модерн». Распутье, на котором оказалась самодержавная Россия в конце XIX века, непосредственно в вещах не может быть показано на более ярком примере. Ценность этого примера еще возрастает от того, что у нас именно для конца XIX века, не сохранилось никаких крупных буржуазных обстановочных ансамблей европейского направления: единственный экземпляр, который в Ленинграде был в распоряжении Музейного ведомства, немного более поздний и изумительно цельный дворец княгини Палей75

, все в том же Детском Селе, совсем недавно перестал существовать, и показывать для контраста с мещанскими обстановками Александра III и Николая II нам рабочему экскурсанту нечего, а без показа все разглагольствования совершенно тщетны. Детскосельские комнаты надо сохранить.

Перейти на страницу:

Все книги серии Российские Пропилеи

Санскрит во льдах, или возвращение из Офира
Санскрит во льдах, или возвращение из Офира

В качестве литературного жанра утопия существует едва ли не столько же, сколько сама история. Поэтому, оставаясь специфическим жанром художественного творчества, она вместе с тем выражает устойчивые представления сознания.В книге литературная утопия рассматривается как явление отечественной беллетристики. Художественная топология позволяет проникнуть в те слои представления человека о мире, которые непроницаемы для иных аналитических средств. Основной предмет анализа — изображение русской литературой несуществующего места, уто — поса, проблема бытия рассматривается словно «с изнанки». Автор исследует некоторые черты национального воображения, сопоставляя их с аналогичными чертами западноевропейских и восточных (например, арабских, китайских) утопий.

Валерий Ильич Мильдон

Культурология / Литературоведение / Образование и наука
«Крушение кумиров», или Одоление соблазнов
«Крушение кумиров», или Одоление соблазнов

В книге В. К. Кантора, писателя, философа, историка русской мысли, профессора НИУ — ВШЭ, исследуются проблемы, поднимавшиеся в русской мысли в середине XIX века, когда в сущности шло опробование и анализ собственного культурного материала (история и литература), который и послужил фундаментом русского философствования. Рассмотренная в деятельности своих лучших представителей на протяжении почти столетия (1860–1930–е годы), русская философия изображена в работе как явление высшего порядка, относящаяся к вершинным достижениям человеческого духа.Автор показывает, как даже в изгнании русские мыслители сохранили свое интеллектуальное и человеческое достоинство в противостоянии всем видам принуждения, сберегли смысл своих интеллектуальных открытий.Книга Владимира Кантора является едва ли не первой попыткой отрефлектировать, как происходило становление философского самосознания в России.

Владимир Карлович Кантор

Культурология / Философия / Образование и наука

Похожие книги

Обри Бердслей
Обри Бердслей

Обри Бердслей – один из самых известных в мире художников-графиков, поэт и музыкант. В каждой из этих своих индивидуальных сущностей он был необычайно одарен, а в первой оказался уникален. Это стало ясно уже тогда, когда Бердслей создал свои первые работы, благодаря которым молодой художник стал одним из основателей стиля модерн и первым, кто с высочайшими творческими стандартами подошел к оформлению периодических печатных изданий, афиш и плакатов. Он был эстетом в творчестве и в жизни. Все три пары эстетических категорий – прекрасное и безобразное, возвышенное и низменное, трагическое и комическое – нашли отражение в том, как Бердслей рисовал, и в том, как он жил. Во всем интуитивно элегантный, он принес в декоративное искусство новую энергию и предложил зрителям заглянуть в запретный мир еще трех «э» – эстетики, эклектики и эротики.

Мэттью Стерджис

Мировая художественная культура
Сезанн. Жизнь
Сезанн. Жизнь

Одна из ключевых фигур искусства XX века, Поль Сезанн уже при жизни превратился в легенду. Его биография обросла мифами, а творчество – спекуляциями психоаналитиков. Алекс Данчев с профессионализмом реставратора удаляет многочисленные наслоения, открывая подлинного человека и творца – тонкого, умного, образованного, глубоко укорененного в классической традиции и сумевшего ее переосмыслить. Бескомпромиссность и абсолютное бескорыстие сделали Сезанна образцом для подражания, вдохновителем многих поколений художников. На страницах книги автор предоставляет слово самому художнику и людям из его окружения – друзьям и врагам, наставникам и последователям, – а также столпам современной культуры, избравшим Поля Сезанна эталоном, мессией, талисманом. Матисс, Гоген, Пикассо, Рильке, Беккет и Хайдеггер раскрывают секрет гипнотического влияния, которое Сезанн оказал на искусство XX века, раз и навсегда изменив наше видение мира.

Алекс Данчев

Мировая художественная культура
Миф. Греческие мифы в пересказе
Миф. Греческие мифы в пересказе

Кто-то спросит, дескать, зачем нам очередное переложение греческих мифов и сказаний? Во-первых, старые истории живут в пересказах, то есть не каменеют и не превращаются в догму. Во-вторых, греческая мифология богата на материал, который вплоть до второй половины ХХ века даже у воспевателей античности — художников, скульпторов, поэтов — порой вызывал девичью стыдливость. Сейчас наконец пришло время по-взрослому, с интересом и здорóво воспринимать мифы древних греков — без купюр и отведенных в сторону глаз. И кому, как не Стивену Фраю, сделать это? В-третьих, Фрай вовсе не пытается толковать пересказываемые им истории. И не потому, что у него нет мнения о них, — он просто честно пересказывает, а копаться в смыслах предоставляет антропологам и философам. В-четвертых, да, все эти сюжеты можно найти в сотнях книг, посвященных Древней Греции. Но Фрай заново составляет из них букет, его книга — это своего рода икебана. На цветы, ветки, палки и вазы можно глядеть в цветочном магазине по отдельности, но человечество по-прежнему составляет и покупает букеты. Читать эту книгу, помимо очевидной развлекательной и отдыхательной ценности, стоит и ради того, чтобы стряхнуть пыль с детских воспоминаний о Куне и его «Легендах и мифах Древней Греции», привести в порядок фамильные древа богов и героев, наверняка давно перепутавшиеся у вас в голове, а также вспомнить мифогенную географию Греции: где что находилось, кто куда бегал и где прятался. Книга Фрая — это прекрасный способ попасть в Древнюю Грецию, а заодно и как следует повеселиться: стиль Фрая — неизменная гарантия настоящего читательского приключения.

Стивен Фрай

Мировая художественная культура / Проза / Проза прочее