Избранное. Потрясение оснований

То же самое справедливо и в отношении практических приложений законов религии. Они требуют соблюдения обрядов, участия в религиозных мероприятиях, изучения религиозного предания, молитвы, таинств и медитаций. Они требуют нравственного послушания, нечеловеческого самообладания и аскетизма, превосходящей наши возможности самоотдачи человеку и вещам, превосходящей наши силы преданности идеям и долгу, безграничного самоотрицания и безграничного самосовершенствования. Религиозный закон требует совершенства во всем. И наше сознание соглашается с этим требованием. Однако раскол в нашем бытии берет начало именно здесь; в том, что совершенство, хоть и есть в нем истина, находится вне нашей досягаемости, выступает против нас, осуждая нас. Поэтому мы пытаемся отбросить прочь обрядовые и этические предписания. Мы пренебрегаем ими, мы ненавидим их; некоторые из нас проявляют циничное безразличие по отношению к религиозному и этическому закону. Но поскольку один лишь цинизм невозможен, как невозможен один лишь скептицизм, мы возвращаемся к старым или новым законам, становясь фанатичнее, чем прежде, и принимаем на себя иго закона, который еще более невозможно исполнить, который еще более жесток по отношению к другим, еще более склонен собрать других людей под то же самое иго во имя совершенства. Сам Иисус становится для этих перфекционистов, пуритан и моралистов учителем религиозного закона, налагающим на нас тяжелейшее из всех бремя Его

закона. Но это – самое сильное искажение духа Иисуса. Это искажение можно обнаружить и в духе тех, кто распял Его, ибо Он разрушил религиозный закон, не убегая от него, подобно циничным саддукеям, но преодолевая его. Мы находимся в постоянной опасности, когда унижаем Иисуса, утверждая, что Он – основатель новой религии, что Он дал другой, более утонченный, более порабощающий закон. И вот мы видим во всех христианских Церквах тяжкие труды и работу людей, называющихся христианами, находящихся под властью бесчисленных законов, которые они не могут исполнить, от которых они бегут, к которым возвращаются или заменяют их другими. Это – иго, от которого хочет избавить нас Иисус. Иисус больше, чем священник, пророк или религиозный гений. Все они подчиняют нас религии. Он – освобождает нас от нее. Все они создают новые религиозные законы. Он – преодолевает религиозный закон.

«Возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня… ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко». Эти слова указывают не на количественное различие: немного легче, немного свободнее. Эти слова указывают на противоречие! Иго Иисуса – благо само по себе, потому что оно превыше закона и заменяет труды и работу покоем в наших душах. Иго религии и закона предполагает все те разрывы и расколы в наших душах, которые побуждают нас к попыткам преодолеть их. Иго Иисуса – превыше этих расколов и разрывов. Оно преодолевает их, где бы ни являлось, где бы ни было принято. Оно – не новое предписание, не новое учение или этика, оно – новая реальность, новое бытие и новая сила преобразовывать жизнь. Иисус называет это игом; Он хочет сказать, что оно является свыше и охватывает нас спасающей силой; когда Иисус называет его легким и благим, то имеет в виду тот факт, что оно от наших действий и усилий не зависит, а дается нам еще до того, как мы успеем что-либо совершить. Это – бытие, сила, реальность, побеждающие тревогу и отчаяние, страх и беспокойство нашего существования. Оно здесь, среди нас, в центре нашей личной трагедии и трагедии истории. Нежданно, вдруг является оно как победа, достигнутая не нами самими, в разгар жесточайшей борьбы, но присутствующая сверх чаяния и помимо борьбы. Неожиданно мы погружаемся в мир, что превыше разума, превыше нашего умозрительного стремления к истине, превыше нашего стремления к практическому осуществлению добра. Истинное – истина нашей жизни и нашего существования – захватывает нас. Мы знаем, что теперь,

в этот самый миг, мы находимся в истине, невзирая на все наше неведение относительно самих себя и нашего мира. Ни в каком обычном смысле мы не стали мудрее или разумнее; по своему знанию мы все еще дети. Но истина жизни пребывает в нас, соединяет нас с просветляющей несомненностью с самими собою, даруя нам великое, исполненное покоя счастье. И добро, безусловное добро – не для чего-нибудь, а само по себе – объемлет нас. Мы знаем, что сейчас, в этот самый миг, пребываем в добре, невзирая на всю свою слабость и зло, невзирая на фрагментарный и искаженный характер нашего «я» и мира. Мы не стали более нравственными или более святыми; мы все еще принадлежим миру, подвластному злу и саморазрушению. Но добро жизни пребывает в нас, соединяет нас с добром всего, дарует нам благословенный опыт всеобщей любви. Если бы это произошло, произошло в полной мере – мы достигли бы своей вечности, более высокого порядка жизни и духовного мира, которому принадлежим и от которого отделены в нашем обычном существовании. Мы вышли бы за пределы самих себя. Новое бытие покорило бы нас, хотя и старое бытие не исчезло бы.