Избранное. Потрясение оснований

Какое отношение это имеет к нам? Почему это имеет отношение ко всем людям во всех ситуациях? Потому, что вместе со всеми людьми мы томимся и вздыхаем под законом, под законом, чье имя религия, и под религией, чье имя закон. Такова глубина слов Иисуса; такова истина, заложенная в эмоциональной силе Его слов. Человек работает и изнемогает в труде, ибо он – существо, знающее о своей конечности, своей скоротечности, об угрожающей его жизни опасности и трагическом характере существования. Взирая на евреев и язычников, Павел знал, что удел всех людей – страх и тревога. Августин понимал, что всю жизнь человека гонит и влечет беспокойство. Великий датский протестант Кьеркегор видел, что в душе каждого человека таится скрытый элемент отчаяния. Нет такого религиозного гения, нет такого прозорливого созерцателя бездн человеческой души, нет человека, способного вслушаться в голос собственного сердца, который не засвидетельствовал бы такое же понимание человеческой природы и человеческого существования. В каждой душе есть расколы и разрывы. Так, мы знаем, что представляем собою нечто большее, чем только прах; и при всем том мы знаем также и то, что прахом станем. Мы знаем, что принадлежим более высокому порядку бытия, чем порядок наших животных нужд и желаний; и при всем том мы знаем также, что употребим во зло этот более высокий порядок, поставив его на службу нашей более низменной природе. Мы знаем, что являемся лишь малыми частицами духовного мира; и при всем том, мы знаем и то, что будем стремиться к целому, делая самих себя центром мира.

Таков человек; и поскольку он таков, существуют религия и закон. Закон религии – великая попытка человека совладать со своей тревогой, беспокойством и отчаянием, устранить свой внутренний разрыв и достичь бессмертия, духовности и совершенства. И вот он работает, изнемогает в трудах под бременем религиозного закона, властвующего над мыслями и поступками.

Религиозный закон требует, чтобы человек признал идеи и догмы, чтобы он уверовал в доктрины и традицию, принятие которых оказывается условием его спасения от тревоги, отчаяния и смерти. И вот человек пытается принять их, хотя они могут казаться ему чуждыми или сомнительными. Он работает и тяжко трудится, исполняя религиозное требование верить тому, во что верить не может. Наконец, он пытается избавиться от закона религии. Он пытается сбросить с себя тяжкое иго вероучительного закона, наложенное на него церковными властями, правоверными учителями, благочестивыми родителями и непреложными обычаями. Он впадает в критицизм и скептицизм. Он свергает иго, но никто не может жить в пустоте одного лишь скептицизма, и вот – он возвращается под старое иго, впадая в фанатизм, причиняющий ему самому страдания, и старается навязать его другим людям, своим детям и ученикам. Им движет бессознательное стремление к мести – за бремя, которое он взвалил на себя. Многие семьи распадаются из-за мучительных трагедий, многие души надламываются из-за отношения к ним родителей, учителей и священников. Другие же люди, неспособные вынести пустоту скептицизма, находят новое иго за пределами Церкви, новые вероучительные законы, под властью которых они начинают вырабатывать политические идеологии и пропагандировать их с религиозным фанатизмом; научные теории, которые они защищают с религиозным догматизмом; и утопические чаяния, о которых они возвещают как об условии спасения мира, силком загоняя целые народы под иго их символов веры, которые суть религии, даже если при этом они и притязают на звание разрушителей религии. Все мы трудимся под игом религии; все мы время от времени пытаемся отбросить прочь старые или новые учения или догмы, но немного погодя мы возвращаемся, снова предавая самих себя и других в рабство им.