Избранное. Том первый

– Тех Дедал и Икар звали, – ласково напомнил сын и рассмеялся. – Не летали они. Кто ж воском перья склеивает? Расплавятся. А другие летать будут. Может, не до звезды – далеко, но до Луны, до солнышка будут. Жалко, тятя, нет в тебе интересов... А то бы додумались.

– Почто нет? Есть интерес, – серьёзно возразил Ремез. – Часу лишнего нет. То служба царская, неблагодарная, то иные дела – все земные. Да ведь и они надобны. Без крыльев мы, а почитай всю Сибирь – обозрели. На аглицкую бумагу её положили...

- От моря студёного до мунгалов и далее. Эстоль, сын, и на дедаловых крыльях не облетишь, – он ободряюще встряхнул пригорюнившегося от несбыточной мечты сына, с насмешкою закончил: Тем паче, крылья-то восковые.

– А всё ж изладить бы да слетать, – тянул своё Сёмка. Западёт думка – отбиться от неё не может, ходит сумрачный, на десяток лет постаревший, забыв озорство и забавы.

– Даст бог, изладим. Всё в наших руках, и нет ничего такого, чего бы не достиг ум пытливый! Пока ж по земле ходить будем, звёзды разумом постигать...

– Как же тятя? Во сне, что ль? – В Сёмкином голосе недоверие. Не почитай он отца бесконечно – в глаза рассмеялся бы.

– Сон – мреть! Отбрезжил – улетел, яко дым. Мы с тобою не снами живём...Трубу голанскую позабыл?

– А, вон что! – ожил Сёмка. Труба – чудо! Умный человек её придумал. Жаль, разобрать не дали, нутро изучить. – Купи, тять?

– На эркетское золото? – Ремез тронул незажившую рану, взял ладонь Сёмкину, провёл ею по тугой на плече повязке. – Вот всё, что мы добыли, сын. Да и достойно ли Ремезов покупать какую-то безделицу, награбленное? Чать, свои головы на плечах носим! Сами полутче голанской изладим. Там весь секрет в стёклах... Ежели кочкой стекло – предмет, на кой смотришь, ближе. Лункой – далее. Отольём стёкла, трубку на станке выточим...

Подойдя к костру, Ремез стал чертить на песке прутиком. Сам косился, как сын воспринимает.

– А нехитро! – удивился Сёмка. – Можем и сами изладить.

– Просто, а до той простоты додуматься надобно...

- Ты сам додумался, тять? Аль вовнутрь заглядывал? – осторожно полюбопытствовал Сёмка, зная, сколь обидчив отец. Труба-то бог весть когда придумана, и не в России. А куда ж русские-то смотрели? Ходят по морям бурным корабли наши, звездочёты звёзды следят... Но о подзорной трубе почему-то не русский первым задумался. А может, и русский, да имя его позабыто.

– Ум, который живёт вчерашним, – задний ум. А день, Сёмушка, с утра начинают. И мне по душе раноставы. Их тьма на Руси...

«Тьма, – мысленно заспорил с отцом Сёмка. – Может, и тьма. А Ремез один, и я его сын... Так-то!»

Верил парень, что отец всемогущ, что ни перед кем не гнёт спину и начатое доводит до конца, верил и потому гневался на тех, кто умалял отцово зачение.

«Мне по душе раноставы, – как молитву повторил Сёмка. – Раноставы... А сам-то я раностав?..»

На стволе, кривом и корявом, как кит раненый, отец горбился. Выпуклые надбровья его сошлись, разделённые лишь тяжёлой прядью волос. Искра клюнула волосы и погасла. Запахло палёным. Ремез её и не почуял. Думал о чём-то. О чём он думал? То лишь ему ведомо.

34

Митрофановна места себе не находила. Уж вроде забот полон рот: дома-то семеро по лавкам, и грудняшка в зыбке. Всех накорми, напои. Петухи на седалах дремлют, куры сны тихие видят, а она в кути топчется. До сна ли, когда мужики вот-вот подымутся? Подымутся, и начнётся галдёж. А на весь большой дом две бабы – сама да Глаша, девка, с Севера привезённая.

Да это бы ничего. Любит Митрофановна, когда за столом людно. Глядит на мужа, на сыновей – душа радуется: «Казаки!». Но в это утро изболелась душа. Горе, горе! Опять Сёмушка не явился. Одна в постели ночь прокрутилась, выкатала её, как бельё валиком.

Из Эркети вернулся сам не свой. «Видно, натерпелся там с татарами-то!» – вздыхала Фимушка. Всё, что выходило за пределы Тобольские, называла татарами. Ремез порой сердился из-за этого: «Мезень есть и Печора есть. И Енисей, и Волга. За Волгой – Москва...».

– Неужто? – простовато удивилась Фимушка, всплёскивала руками. – Москва, надо же...

– Кколо-ода! – негодовал Ремез, не замечая её невинной хитрости: от дум отвлечь хотела. – Не помнишь, где мы с Леонтием ума-разума набирались?

– Дома, что ль, не оказалось? Разум токо в Москве? И Ремез спохватившись, смеялся: ну, поддела!