Избранное. Том первый

Да и сам едва не окочурился. Червяк такой есть у их... волосатик. Под кожей человечьей селится и грызёт, грызёт, заживо. Раз десять аль двенадцать выгонял я его из себя листвянной мякотью с маслом. И тут мне не пожилось. Да и тоскливо без Гучины стало. Так подружку мою звали. Ударился я оттуда с купцами, работал на их, питался чем бог пошлёт. Да однаж, когда побили меня, смутилась душа... Порезал купчишек, людей ихних добром наделил. А люди-то подлые оказались. Делёж промеж собой устроили. Бросил я их. Один лишь за мной увязался. Тоже дрянь мужичонка. В городе Яркене добра мы с им накупили, чтоб торговать. Он на добро моё польстился, властям донёс. Ну и сам в яму со мной угодил. Чую, висеть мне на колу. Аль голову срубят. Смутно стало. О родине сердце загребтило. Глазком бы одним, думаю, глянуть на её, потом уж пущай творят со мной что хотят. Был у меня при себе лист пьяный. Жуёшь его – дурным становишься, а на душе вроде легче – видения всякие видятся. Дал я лист этот охраннику, сам по нужде попросился. Вот вышел, а он нажевался, сидит – глазами хлопает. Сдёрнул одежонку с его... сам-от я чёрный стал, от жары прокалился, от долгих скитаний... Сдёрнул и утёк помаленьку. Потом к нищим пристроился. И водило, парень, меня по свету. Грешным делом, думал, уж не видеть мест родимых. Да ведь к тому идёт... Ногами охудал. А то бы вовеки тут не задержался. На батюшку Иртыш поглядеть охота, на Тобол. Родным духом подышать...

– ...О чём? – старец задумался, сбился. Потом вспомнил: – А, про Тобольск, град милый. Долго мотались мы, где токо не бывали, чем токо не питались. Пути привели в страну неведомую... Богатющая страна! Народы там индами зовутся. Всего у них вдоволь, тепло, плоды на деревьях сладкие. Да душно мне стало. Бросил нишших своих, опять к каравану пристроился, который в наши края собрался. Шёл горами – дух захватывало. Кони падали, верблюды падали. Люди на ходу задыхались. Совсем уж дух испускал, когда к ламе попал. В горах обитал тот лама. Вот там и пробыл лет десять. Чудесам разным научился. К примеру, иголками от многих хворей пользовать. Наговорами усыплять. Потом в Даурию пробрался. Ерёмки Пашкова казаки беглые путь краткий мне указали. Двое... старики-то мои... как раз из тех утеклецов. Напали они на племя даурцев... взяли баб ихних, ребятишек. Меня, языки знающего, вроде как над собой поставили. А всем Михайло заправляет.

– Туфанами-то пошто их назвали?

– А сам не знаю. Антуфий меня зовут. Антуфий Баулин... Стал приучать их к своему имени: Антуфий, говорю. Они в грудь себя бьют, лопочут: «Туфа, туфа». Отсюда и пошло, наверно. Михайло порешил: «Пущай туфанами зовутся. И мы с вами – будем туфанами. Так нас сроду никто не сыщет». А я народцу этому хотел православные имена дать. Народ сам видишь, душевный, кроткий. Привязался я к им, как к детям...

– Привязался, а сам на их ездишь.

– Ходил бы, парень, да ноги не держат. Вот токо девки и помогают. Они не жёны... давно истратился.

– Назвались бы русскими, ясак не платили. Обдирает ведь вас Гарусов...

– Обдирает, – вздохнул старик. – Михайло пьяный проговорился про дела наши. Вот и пользуется Исайка, Ежели, грозит, не подмаслите – властям донесу. И донесёт, пёс!

– Что пёс, мне ведомо. Всю породу их знаю. Подлая порода!

– Выручай, Володей! У меня одна думка: дотянуть до Тобольска. И народец этот увести туда же. Михайло, Исайкой купленный, бдит за мной. Усыплять меня научился... Воткну иголки себе для успокоения – он пошепчет и усыпит.

– Иголки для успокоения? – не поверил старику Володей.

– Лама тибетский тому научил. Ежели руки-ноги пухнут, смута какая душевная или внутренности болят – иголки ставлю. Раз двадцать – тридцать поставлю – всё проходит.

– А ну покажь свои иголки! – Увидев костяные, искусно выточенные иголки, Володей не поверил, что этими безделками можно излечить от недуга. Дурачит его старый прощелыга! Какая польза от иголок? Одна боль. Болью боль кто лечит? Однако смолчал, сомнений своих не высказал.

– Не веришь? – угадал его сомнения Антуфий. – А там, у ламы-то, – это поп у их главный, – тыщу, а может, более лет так лечатся. Вот и я совсем недвижен был. Щас запохаживал. Поколюсь маленько, может, воспряну. Токо колоть умеючи надо. Гляди, картинка у меня есть... у самого ламы выкрал... – Старик достал из-за пазухи тончайшей выделки кожу, на которой вырезана была небольшая человеческая фигурка сплошь испещрённая точками.

– Чо он испятнан так? Коросты аль веснушки? – разглядывая изображение нерусского лица, пытал Володей. И верилось и не верилось в Антуфьевы откровения. Видывал шаманов якутских, которые камланием боль выгоняли. Бывало, что выгонят, а чаще, если не сумеют этого сделать, ссылаются на грехи больного. Эдак-то всяк лечить может.

– Точками-то места указаны, в которые иголки вставлять. Дай руку, – старик впился холодными клешнями в Володеево запястье и неуловимо быстрым движением воткнул иголку. Володей боли не ощутил, лишь изнутри чем-то толкнуло. – Не больно? Вишь, а ты боялся...