Избранное. В 2 т. Т. 2

Поезд остановился — старые котлы не подавали пару, — а потом покатил дальше, громыхая так, словно он вот-вот развалится; теперь они проезжали мимо нескончаемых куч щебня, — когда-то на месте этого щебня тянулась деревенская улица. На доме, стены которого чудом уцелели, надстроили новый чердак, но еще не успели покрыть черепицей. Каркас из свежих еловых бревен белел на фоне синего неба. На самом верху, перекинув ноги через стропила, восседал крестьянин с молотком в руке, во рту он держал длинные гвозди; крестьянин смотрел на поезд. Серая с белым кошка, изгибаясь поистине с кошачьей грацией, неторопливо шла к крестьянину по балке, освещенной солнцем.

Бальзаковский герой встал. Глаза у него блеснули. Да и все пассажиры, умолкнув, глядели в окно на эту отрадную картину — Европа отстраивалась.

На следующий день товарный состав добрался до Парижа. Громадный крытый перрон, — его железные балки, смело перекинутые с одного конца платформы на другой, казались ажурными, — был полон народу: на вокзале дежурили родители и жены французских солдат, пять лет пробывших в плену; в страхе и надежде они поджидали поезда из Германии. На каменном полу вповалку лежали серые тела — сотни беженцев всех национальностей из всех стран Европы. Они пробыли здесь уже не один день. Надо было проявить необычайную находчивость и решительность, чтобы преодолеть бесчисленные зримые и незримые препятствия, которые отделяли каждого беженца от его далекой родины.

Долговязый русский с лицом, почерневшим от пота и пыли, встал и, нерешительно улыбнувшись, огляделся вокруг, а потом снова лег. Судьба не сломила этого человека. Русский хотел в Россию. Но Россия была далеко.

Поезд с пленными подошел к перрону. Скелеты, обтянутые желтой кожей, очутились в объятиях близких, рыдающих от радости. Незнакомый человек рядом с Уэстоном сказал со смущенной улыбкой — он старался скрыть слезы:

— Даже эти железные балки вот-вот заплачут.

В нос Уэстону ударил знакомый теплый запах прачечной, он спустился в подземку, чтобы добраться до маленького отельчика около площади Звезды, в котором когда-то жил. Хозяйка отельчика в свое время обещала сохранить его чемодан и раздобыла для него штатскую одежду, в ней он незадолго до вступления немцев бежал из Парижа в Бретань, а потом пробирался через территорию, оккупированную немецкими войсками, в неоккупированную зону Франции.

На самом верху в чемодане, простоявшем пять лет в подвале, лежало старое письмо Матильды, написанное еще в 1940 году, и черновые наброски последних пятидесяти страниц «Истории Англии».

Уэстон достал письмо, прочел несколько строк и положил его опять в чемодан. После пяти лет войны прошлое больше не трогало его. Но Уэстон не стал раздумывать, почему он так изменился, почему спокойно читает письмо, которое пять лет назад вызвало в нем глубокую тоску. Ему было все понятно. Покачав головой, он сказал: «Нельзя начать с того, чем ты кончил до войны. — Он невесело улыбнулся. — Ведь и Европа не в силах вернуться к старому, не может забыть о военных годах».

Внезапно Уэстон представил себе Матильду, ее глаза, ее губы. Он смахнул рукой улыбку с лица. На душе у него стало тяжело.

Тысячи людей сидели на Елисейских полях в кафе под открытым небом. Жизнь била здесь ключом; на первый взгляд, переполненные кафе представляли собой разительный контраст с вокзалом, где разыгрывались душераздирающие сцены, и с бедными кварталами Парижа, где, так же как и во всех французских городах, люди голодали. Но на Елисейских полях была та же нужда, только замаскированная. Почти все посетители кафе ничего не имели за душой, просто они получили возможность спокойно провести вечерок.

«Эти люди живут на нервах, их все еще лихорадит», — думал Уэстон. Ни он, ни другие посетители не пили дрянной кофе, который там подавали, — пить его было невозможно. Но Уэстон все же сидел за столиком, как и тысячи парижан.

Четыре дня спустя Уэстон очутился на Базельском вокзале, его привез на машине дипкурьер швейцарской миссии. Так как в телеграмме из Лондона Уэстон не мог указать день своего прибытия, он вторично протелеграфировал Матильде из Базеля.

Матильда сидела в саду на скамейке под отцветшим каштаном. Земля вокруг могучего дерева, сочные листья которого тянулись к синему небу, была прочерчена зеленым пунктиром — с каштана падали маленькие зеленые шарики, на них еще не было даже колючек. На коленях Матильды вот уже целый час лежала телеграмма Уэстона из Базеля, его первую телеграмму из Лондона она так и не получила. Мысль о том, что Уэстон пережил войну и находится в безопасности, пробудила в ней что-то похожее на радость. На более сильные чувства она была не способна. Страх за Уэстона изнурил ее не только физически, но и душевно.

Силы Матильды, подорванные страхом, день и ночь точившим ее на протяжении многих лет, за последние месяцы совсем истощились. Серые глаза стали как будто больше, но выглядели усталыми. На исхудалом лице не видно было морщин, оно походило на лицо мертвеца, туго обтянутое кожей. Тонкие губы без кровинки были сурово сжаты.