Избранное. В 2 т. Т. 2

Уэстон сидел на садовой скамейке, наклонившись и обхватив руками колени — над ним простирался мирный и тихий небосвод, но мысли его были далеко: он пытался дотянуть на своем тяжело поврежденном самолете до английских позиций на Рейне — небо то и дело прочерчивали вспышки взрывов. Напрягшись до предела, он вцепился в штурвал, но самолет вдруг стремительно ринулся вниз, прямо в бушующее море огня над Руром.

Содрогнувшись, Уэстон откинул голову и встал.

Обычно он поддавался слабости всего лишь на несколько секунд, не более. И на этот раз он взял себя в руки, он медленно прогуливался по дорожке, посыпанной песком в этом еще не проснувшемся саду.

Но прелесть раннего утра по-прежнему не находила отголоска в его душе. Все казалось ему бессмысленным — и этот сад, и вся его жизнь. Пытаясь пробудить в себе интерес к работе, Уэстон подумал о своей незаконченной «Истории Англии» и тут же понял, что не в состоянии писать. «Смешно думать о том, чтобы сесть за письменный стол, если ты пять лет подряд только и делал, что воевал».

Так стоял он, засунув руки в карманы, безучастный ко всему и ни на что не годный. В этой мирной жизни Уэстону не было места. Но вот откуда-то проник первый луч солнца, уверенно и спокойно он лег на росистую траву. Уэстон поднял глаза и увидел Барбару. Она стояла босиком в одной ночной рубашке возле куста жасмина и, вытянув шейку, пыталась приблизить к лицу цветущую ветку.

Уэстону стало жарко, плечи покрыла испарина, казалось, в его груди растаял какой-то мучительный ком. От радостного чувства ответственности за дочь и от неодолимого умиления на глазах у него навернулись слезы. Сегодня так же, как и вчера на вокзале, Барбара заставила отца сделать еще один шаг по пути мирной жизни…

Чтобы как-то занять себя, Уэстон разобрал мотор в старой машине. Он надел синие рабочие брюки. Когда-то при виде этих брюк, вытянутых на коленях, Матильда чуть не помешалась от страха; у несчастной женщины появилась навязчивая идея, ей казалось, будто у Уэстона сгорели ноги.

Уэстон работал на совесть. Прошло несколько дней, пока он снял все поршни, кольца, цилиндры, клапаны и свечи, вычистил и снова тщательно собрал мотор. Время от времени в гараж заглядывала Барбара в безукоризненно чистом платьице. Держась на почтительном расстоянии от перепачканного машинным маслом отца, она беседовала с ним.

— Это поршень, не правда ли? — спрашивала она, указывая издали на блестящий поршень, уже смазанный маслом.

— А почему поршни ходят в цилиндрах? Что приводит их в движение, папа? И почему автомобиль сам едет?

Бьющая через край жизнерадостность Барбары вернула Уэстона к жизни. Теперь он старался, как мог, удовлетворить ее детскую любознательность. Он охотно объяснял Барбаре принцип устройства двигателя внутреннего сгорания, он говорил, что этот двигатель является одним из величайших открытий человечества, которое в не меньшей степени, чем паровая машина и электрическая лампочка, изменило жизнь людей.

Вскоре прибыли первые посылки — ящик с мукой, крупой и свежими овощами от матери Матильды и зашитая в парусину корзинка от Астры. Но Матильда не стала есть курицу, присланную Астрой.

Однажды утром, как всегда, убрав со стола нетронутый завтрак Матильды, Барбара убежала на кухню и украсила тарелку с манной кашей веточкой жасмина и ягодой клубники, после этого девочка со слезами на глазах вынесла в сад кашу и стакан с густой красноватой жидкостью.

Матильду огорчили слезы Барбары и тронула ее заботливость. Приподнявшись в шезлонге, она взяла кашу. Но стоило Матильде съесть ложку, как ей показалось, будто в рот к ней заползло какое-то липкое насекомое. Она с отвращением отставила тарелку.

Барбара молча подала ей стакан — два желтка, растертых с сахаром в красном вине. «Это вкусно, легко усваивается и питательно. Самое лучшее лекарство для мамы», — сказал Барбаре Уэстон.

Поддавшись минутной слабости, Матильда произнесла умоляющим тоном:

— Я не могу, поверь мне, не могу.

Открыв глаза, Матильда с беспокойством посмотрела на Барбару, — за какое-нибудь мгновение девочка постарела на много лет. Матильда не узнавала Барбару. На ресницах девочки все еще блестели слезинки, следы слез виднелись на ее щеках. Но это были детские слезы, они казались капельками воды, неизвестно откуда взявшимися. Слезы эти никак не вязались со странным новым выражением лица Барбары. Совершенно спокойно она сказала:

— Мама, ты умрешь, если не будешь есть. И я ни к чему не притронусь, пока ты не начнешь есть как следует.

В первый момент Матильда хотела было отругать Барбару и пожаловаться на нее Уэстону. Но по лицу девочки она увидела, что никто, даже отец, не заставит Барбару отказаться от ее решения, продиктованного страхом.

Несмотря на отвращение, Матильда начала есть. Машинально она съела всю кашу и выпила желтки с вином. Теперь лицо Барбары опять стало под стать ее детским слезам. Слезы хлынули потоком, но девочка все же попыталась улыбнуться, сморкаясь и громко всхлипывая.