Избранное в двух томах

имевшийся у нас и без того небольшой запас скорости. Но теперь он был уже

больше не нужен — поле прямо перед нами. . Еще мгновение — и машина, подпрыгивая и переваливаясь с крыла на крыло (все-таки это был не аэродром!), покатилась по земле. От момента отказа мотора прошло, наверное, секунд

тридцать-сорок.

И столько срочных дел было в весьма резвом тем не переделано за это время, что ни о каком сознательном осмысливании происшедшего не могло быть и речи.

Так, наверное, спасается от грозящего поражения шахматист, попавший в

жестокий — вон уже пошел флажок на шахматных часах! — цейтнот. Он

чувствует, что в принципе выигрыш есть (последующий спокойный анализ

подтвердит это), но ведут к нему только так называемые единственные ходы. Их-то и надо делать твердой рукой без секунды промедления. Только их! Думать в

том смысле, который мы обычно вкладываем в это слово, нет времени. Весь

расчет на «подкорковую» интуицию. Впрочем, и сама-то интуиция формируется

не иначе, как на базе опыта, многократного анализа возможных ситуаций, разбора множества былых своих и чужих удач и неудач. Так создается интуиция

у шахматиста. Так же — и у летчика. .

Не мудрено, что, остановившись после короткого пробега по столь

гостеприимно приютившему нас полю,

153

я молча уставился перед собой, дабы немного переварить ход событий.

Но тут отворилась дверка, соединяющая кабину летчиков с основным

отсеком фюзеляжа, и раздался бодрый голос нашего хорошо выспавшегося

пассажира:

— Что, уже прилетели? Москва?

Пришлось любезным голосом хозяина, извиняющегося перед гостями за

задержку начала званого обеда, объяснить Александру Трифоновичу, что

прилетели, конечно, да, но что касается Москвы, то, к сожалению, нет. .

Из деревни, разбросанной по краю поля, к нам уже бежали мальчишки. За

ними пришли женщины и старики — встретить в деревне мужчину в годы войны

было редкостью. Наконец на полуторке подъехали солдаты с ближайшего поста

воздушного наблюдения (тоже, говоря откровенно, не бог весть какие строевые

орлы; фактически ребята на этих постах долечивали после госпиталей

полученные на фронте ранения).

Не сразу, но все же сравнительно быстро было установлено, что мы не

фашистский десант и не диверсионная группа, а равно не имеем явно

выраженных шпионских намерений. Немало способствовал этому Твардовский, и

не столько даже он сам, сколько незримо присутствовавший у нас на борту

Василий Теркин.

В последующие годы Александр Трифонович не раз вспоминал этот

насыщенный приключениями полет, с которого началось наше доброе, долгое

знакомство, предел которому положила только кончина этого замечательного

человека.

Обогревшись в избе у одного из местных жителей, мы все, за исключением

механика, завалились в кузов той же любезно предоставленной нам полуторки и, зарывшись в сено, двинулись за тридцать километров к ближайшей

железнодорожной станции.

По дороге стемнело. На станции тускло мерцали только синие огоньки

фонариков у стрелок. В зале ожидания было темно и холодно. Единственный

источник бодрости — рупор репродуктора — долго выдавал что-то невнятное, пока вдруг неожиданно из него не полился вальс:

С берез неслышим, невесом

Слетает желтый лист..

154 Я раньше почему-то ни разу не слышал эту песню поэта М. Исаковского и

композитора М. Блантера, И она прочно ассоциировалась в моей памяти с тем

вечером в холодном темном станционном зале и со всеми событиями

прошедшего дня. Наверное, у каждого человека есть какая-то «своя» музыка, навсегда привязанная к каким-то событиям его жизни.

Впрочем, все это непосредственно к происшествию, о котором идет речь, не

относится. Главное, ради чего был начат рассказ о нем, заключается в том, что

умница мотор не отказал, пока мы летели над местами, где вынужденная посадка

была бы равносильна катастрофе. Дотерпел, бедняга, до первого подходящего

поля!Опять явное везение!..

* * *

Иногда бывает, что везение и невезение даже в одном полете по нескольку

раз сменяют друг друга. Об одном таком полете нам — в то время начинающим

летчикам-испытателям — рассказал еще в довоенные годы наш старший коллега

Борис Николаевич Кудрин.

Дело было в середине двадцатых годов. Товарищ нашего рассказчика по

отряду пассажирских самолетов, пилот И. Ф. Бывалов, отправился на своем

«Дорнье» в очередной рейс (в то время на наших линиях отечественная техника

еще не успела вытеснить иностранную).

Поначалу все обстояло прекрасно. Но через некоторое время местность внизу

стало заволакивать туманом. Сначала затянуло низины, потом леса, наконец, исчезли из виду и пригорки.

Это было очень красиво. Но красота красотой, а с точки зрения практической

ничего хорошего про туман не скажешь. Начать с того, что, не имея возможности