Избранное в двух томах. Том 2

конус, у вершины которого мелькает здание школы. На ручке управления

исчезает чувство опоры. . Да что я вам все это рассказываю? Вы же летчик. Сами

все не раз испытывали. .» Вообще-то это верно: и Джанибеков, и многие тысячи

других летчиков узнали ощущения в штопоре по собственному опыту. Но —

узнали потом. После Арцеулова. Узнали, опираясь на опыт предшественников, первым из которых был он, Арцеулов.

Но вернемся к рассказу Константина Константиновича с экрана: «Конечно, впечатление, первый раз попав в штопор, было не особенно приятное, и поэтому, как только я убедился, что это действительно штопор, я сейчас же применил свои

предложенные приемы, чтобы вывести самолет: ручку отдал от себя и сильно дал

ногу, обратную вращению штопора.

Я почувствовал, что на рулях появилось давление воздуха, — самолет я

остановил».

Казалось бы, все! Победа! Полная победа!

460 Но Арцеулов так не считал. Он хорошо знает старинную немецкую

поговорку: «Один опыт — еще не опыт». Нельзя, чтобы его штопор посчитали

случайностью. Выведя самолет из снижения, он снова переводит его в набор

высоты и повторяет штопор. Теперь выводит самолет из штопора уже не после

полутора-двух витков, как в первый раз, а после четырех-пяти.

Нет, ничего случайного нет. Все закономерно.

. .В некоторых газетных публикациях, в которых описывался этот полет, дело

изображалось так, будто никакого особого риска тут не было, будто Арцеулов,

«так же, как в свое время и Нестеров, был уверен в своих расчетах».

Сравнение с выдающимся летчиком П. Н. Нестеровым, первым

выполнившим «мертвую петлю», получившую впоследствии его имя («петля

Нестерова»), конечно, почетно, но в данном случае не совсем правомерно.

Готовясь к «петле», Нестеров знал, что возможность выполнения этой фигуры

научно доказана за двадцать с лишним лет до этого расчетами профессора Н. Е.

Жуковского в работе «О парении птиц» (что, разумеется, ни в малейшей степени

не умаляет заслуги летчика). А Арцеулов никакими данными теории штопора

(которой тогда еще вообще не существовало) не располагал. И «своих расчетов»

не делал. Полагался на свою незаурядную техническую и летную интуицию, на

здравый смысл, на понимание физической сущности явления.. И все-таки, как он

нам только что сам сказал с экрана, это были предположения! Более или менее

основательные, но предположения. . Полностью игнорировать это обстоятельство

мог бы самоубийца, а не человек с нормальной человеческой психикой.

В домашнем архиве Арцеуловых сохранились два листка, на которых рукой

Константина Константиновича набросан чернилами текст то ли задуманной им

статьи, то ли какого-то выступления. Читаем там: «.. не могу сказать, что, приняв

такое решение, я оставался спокоен. Ведь парашютов тогда не было, и в случае

ошибки полет стал бы для меня последним. Но закалка нервов в недавних боях

помогла быть твердым в своем решении».

Вот оно — истинное мужество. Мужество, основанное не на том, чтобы не

отдавать себе отчета в реально грозящей опасности, а на том, чтобы действовать, невзирая на эту, ясно осознанную опасность так, как того

461

требует долг: воинский, гражданский, служебный, а особенно — охватывающий

но существу их всех — неписанный, моральный. .

Да, с огромным риском был связан этот исключительный полет!

А как вообще смотрел на риск Арцеулов? Видел в нем возможность приятно

пощекотать себе нервы (выражение, порой встречающееся в авиационной и

околоавиационной литературе) или необходимость, которая — хороша она или

плоха — неизбежно сопутствует проникновению в новое?

Ясный, недвусмысленный ответ на этот вопрос содержится в высказываниях

самого Константина Константиновича. Правда, относятся они к другому

выдающемуся авиатору и человеку — Михаилу Никифоровичу Ефимову.

Осенью 1971 года на торжественном заседании по случаю 90-летия со дня

рождения М. Н. Ефимова Арцеулов выступил с небольшой — минуты на четыре,

— но очень емкой речью о том, что же представлялось ему самым важным, самым светлым в облике Ефимова.

Начал Арцеулов не с профессиональных достоинств Михаила Никифоровича, а с того, что, по его мнению, «мировой славы Михаил Никифорович достиг

благодаря своим моральным качествам». Вот так — моральным!

Ну а чисто профессиональные? Летчицкие? Обратившись к ним, Арцеулов

отметил, что «к авиации Михаил Никифорович относился серьезно. Все у него

было продумано, рассчитано, всегда шел на трезвый риск. А полеты его были

выдающимися. . Ефимов знал авиационную технику в совершенстве, но летал

осторожно, зря не рисковал, шел наверняка. . Помню, на Севастопольском

аэродроме Михаил Никифорович после летного дня занимался с братом. Тимофей

летал на «Блерио». Как-то па довольно большой по тем временам высоте

Тимофей выключил мотор и крутой спиралью пошел на посадку.. Но когда сел.

Михаил Никифорович распек его за лихачество.. Младший брат стоял перед

старшим по стойке «смирно» и ушел удрученный.. »