Избранное в двух томах. Том I

Правда, эти хлопоты нам не предстояли бы, если бы мы решительно не пренебрегли советами Ильи Ильича. Еще в начале зимы, узнав, что Рина ждет ребенка, Илья Ильич стал отговаривать нас. «Куда спешить? — говорил он. — В первый же год семейной жизни? Поживите сначала для себя». Илья Ильич настойчиво предлагал помочь, «пока не поздно», — в клинике, где он работал, обещал устроить все «законным образом». Мы понимали, что он предлагает это из самых добрых чувств и не только бескорыстно, но даже рискуя кое-чем: по закону, который действовал тогда, за такого рода помощь врач мог довольно серьезно поплатиться.

Но мы, поблагодарив Илью Ильича, отказались от его предложения, и Соня в этом вопросе оказалась на нашей стороне. Мы ожидали, что наследник наш появится на свет примерно в середине августа.

В то воскресное утро получилось так, что я выехал из города довольно поздно, часов в десять, — задержался с кое-какими покупками. На дачу добрался только в полдень — от платформы, где вместо сгоревшего в финскую войну вокзальчика стоял пока что только старый товарный вагон с прорезанными в нем окошками, мне нужно было пройти еще километра четыре через сосняк, по обычно безлюдной тропке. Я шел не спеша, с наслаждением дыша лесным воздухом, который казался особенно приятным после целой недели жизни в городе, раскаленном летним зноем. Раза два сделал привалы — посидел на уже суховатой, нагретой солнцем траве.

К поселку я подошел только в первом часу и, войдя в него, удивился, что улица, обычно почти безлюдная в полдень летнего воскресного дня, когда кто в лес, кто в холодок, оживлена на этот раз не по-обычному: пробежал во всю прыть какой-то мальчишка, возле калитки одного из домов несколько женщин о чем-то встревоженно переговариваются. «Наверное, какое-нибудь местное происшествие, — подумал я, — кто-нибудь напился да подрался, как на деревне в праздник случается…» — большинство населения этого поселка составляли колхозники, переселенные сюда откуда-то из Вологодской области после финской войны, когда эти места отошли к нам.

Но почему такая тревога, такая растерянность на лице Рины? Разве ее касается деревенское происшествие? Илья Ильич, Соня — тоже не в себе. Что случилось?

Через минуту я уже знал, что случилось: война.

В тот день мы вчетвером долго судили-рядили, как быть дальше. В конце концов сошлись на том, что с дачи уезжать нет резона, на ней спокойнее, чем в Ленинграде: вдруг к нему прорвутся вражеские самолеты? Смогли же они прорваться к Киеву и Минску, — об этом только что известило радио: за несколько минут до моего появления в поселке стало известно, что началась война.

«Война все-таки, наверное, будет большая», — подумалось мне. Но я верил неколебимо: не пройти фашистам дальше старой границы.

— А что, если тебя призовут? — сказала мне тогда Рина. — Ведь уже объявлена мобилизация.

— Едва ли, — поспешил я утешить ее, хотя думал не совсем то, что говорил. — Ведь я же «ограниченно-годный» — необученный. Едва ли дело дойдет до таких, как я.

— Не дойдет! — с полной убежденностью поддержал меня Илья Ильич. — Кому на фронте нужны картографы-почвоведы, не знающие, с какого конца за ружье браться? Нужны не больше, чем наш брат гинеколог.

Рину я тогда, кажется, успокоил… Она осталась на даче, я поехал обратно в Ленинград.

Вагон был набит битком, на каждой остановке его штурмовали новые и новые пассажиры: многие спешили вернуться в город с загородных прогулок, с дач, в одиночку и целыми семьями. На скамейке сзади, за моей спиной, тихо всхлипывала какая-то женщина. Когда в конце вагона кто-то, выпивший, видимо, по случаю событий, лихо рванул, вспомнив старину, «последний нонешний денечек», его сразу оборвали; в вагоне все разговаривали вполголоса, так бывает, когда в дом приходит беда.

Это ощущение всеобщей беды приходило постепенно. Так в первую секунду, когда ранят, боли не чувствуешь, она приходит потом. Я слышал, как за моей спиной кто-то солидным приглушенным баском уговаривал тихо плачущую женщину:

— Ну и что ж — мои года не берут? Все одно черед подойдет. Уж лучше пойду сам. — И, послушав, как что-то еле слышным шепотом ответила женщина, повторил: — Пойду. А что поделаешь? Как-нибудь проживете. Ведь и другие так.

Я слушал этот разговор и думал: мой черед может подойти довольно быстро, в ближайшее время, возраст по мобилизации самый призывной. Не пойти ли самому, не дожидаясь повестки? Что с того, что я числюсь «ограниченно-годным» — когда-то военкоматовские врачи, свидетельствуя меня как допризывника, нашли, что у меня не совсем в порядке сердце. Теперь-то, пожалуй, сгожусь?

После моего возвращения в Ленинград прошло три дня. На фронтах все шло совсем не так, как в фильме «Если завтра война», который мы смотрели незадолго до нее. Ни революции в Германии, ни победы малой кровью. Ожесточенные бои. И каждый день в сводках — все новые направления наступления врага на всех фронтах, от моря и до моря, все новые названия наших городов, захваченных им.

Я взял свой военный билет и пошел в военкомат.