Избранное в двух томах. Том I

Но ничего! Через десяток минут я буду дома, перелью суп. Вчера притащил из безлюдного, выгоревшего дома неподалеку большущий обугленный подоконник — хватит еще дня на два. Только вот наберется ли сил расколоть его? Чувствую, что слабею изо дня в день. Усталость быстро одолевает меня. Особенно заметна она к вечеру. Вот и сейчас…

Все-таки остановлюсь передохнуть.

Как только подошвы моих ботинок перестают скрипеть по снегу, вокруг становится тихо, пронзительно тихо — так тихо может быть в городе только сейчас, в осаде.

Стою, прислушиваюсь к внезапно хлынувшей по всему телу слабости. Слегка кружится голова. Это от голода. Ничего. Пройдет. Вот постою еще минутку-другую. Только не надо садиться. Ни в коем случае не садиться! Опасно. Можно не встать…

Слышу, как в дальнем конце переулка, в той стороне, куда мне идти, размеренно поскрипывает снег под чьими-то ногами. Навстречу медленно идут двое, держась рядом. Они приближаются ко мне, и я вижу: оба — в синих милицейских шинелях и шапках, у одного за плечом — винтовка.

— Ваши документы! — говорят они мне, подходя.

— А в сумке что?

Безропотно показываю. Милиция довольно часто проверяет у ночных прохожих, что они несут. И если обнаружит, что продуктов у человека больше, чем он имеет право получить по карточкам, это вызывает непременное подозрение: не жулик ли, хапнувший где-то продукты?

Мне беспокоиться нечего — ни за себя, ни за свой «коммерческий» суп и «комбинированную» котлету. Милиционеры, заглянув в мою сумку, даже не требуют предъявить карточки: и так понятно, что криминала нет. Но пропуск мой они, светя на него тусклым, едва-едва теплящимся фонариком, рассматривают очень тщательно, сверяют с паспортом, с фотографией на нем.

Наконец мне возвращают пропуск, и я бережно прячу его: сколько раз еще придется мне его предъявить.

В пропуске не указано место моей работы и должность. Но кроме пропуска у меня имелось тогда и служебное удостоверение, в котором значилось, что предъявитель его — командир батареи.

Нет, я и тогда еще не был призван в армию. Но к артиллерии уже имел некоторое отношение: работал в школе, которая готовила мальчиков, к поступлению в артиллерийские училища. Называлась она довольно многозначительно: «Специальная артиллерийская школа». «Специальная» — это звучало внушительно, почти как «особого назначения». Но это была все-таки школа, и учились в ней обыкновенные ленинградские мальчишки. Правда, по внешнему виду они отличались от своих ровесников. Воспитанники нашей школы носили великолепную форму: командирские кителя тогдашнего образца, с отложным воротником, и черные, с красным кантом брюки навыпуск, двубортные шинели с «золотыми» пуговицами и скрещенными пушечками на петлицах черного бархата. А на головах наших спецшкольников вместо шапок-ушанок, которые к тому времени, после финской войны, носила уже вся Красная Армия, красовались богатырки-буденовки, их оставили только спецшколам. Ребята очень гордились своей формой.

Но как я попал в эту школу? Ведь прежде я не был ни педагогом, ни военным, даже рядовым в армии не служил, к артиллерии же вообще не имел отношения.

В этой школе я оказался в общем-то случайно. Но никогда так не закономерны случайности, как во время войны.

Случайным было то, что однажды ночью, когда мы выехали по тревоге и стали разбирать завал, чтобы выручить людей, засыпанных взрывом в подвале, скользнувшая по кирпичам балка, которую мы поднимали, придавила мне кисть левой руки, и от нестерпимой боли я потерял сознание.

Когда я пришел в себя, то увидел, что лежу на земле, а возле меня на коленях стоит с испуганным лицом сандружинница нашего отряда Маша, совсем еще девчушка, и при свете чьего-то фонарика прибинтовывает к ладони дощечку-шину. Заметив, что я открыл глаза, она проговорила торопливо:

— Ничего, миленький, потерпите, рука целая, целая рука!

Но какое там — целая! Рука болела так, что у меня темнело в глазах.

— Сейчас мы вас в медпункт отправим! — пообещала Маша. — Там все вам сделают.

— Людей-то откопали? — спросил я.

— Уже пробили лаз!

— Тогда не обидно и в медпункт…

— Подождите еще немножечко, а вдруг там, в подвале, раненые окажутся. Вместе отправим.

Не знаю, как я дотерпел, пока из подвала вызволили всех. Раненых не оказалось, и меня на грузовике нашей команды одного отвезли в медпункт. Там врач, разбинтовав руку, осмотрел ее, сделал мне болеутоляющий укол и сказал:

— Придется вас направить на рентген.

После рентгена мне сказали, что повреждены суставы пальцев, разорвано сухожилие. Руку мою уложили в прочную шину и объявили:

— Месяца два до полного излечения, не меньше.

«Вот так история! — огорчился я. — Не везет же моим рукам! Успела зажить после ожога правая — теперь вот с левой беда. Никак не ожидал, что стану инвалидом, хотя и временным!»

Непросто смириться с мыслью, что ты, еще недавно так необходимый в деле, вдруг оказываешься начисто выключенным из него. Наверное, ни к чему так трудно не привыкается, нежели к ощущению своей ненужности, ничто так не тяготит, как она…

Получив освобождение по болезни, я пришел домой.