Избранное в двух томах. Том I

Вместо того чтобы почтительно учесть начальственную критику, Гореленко добился, правда с великим трудом, что ему вторично предоставили слово, и продолжал отстаивать свою точку зрения. Но не отстоял: вторя командующему, на Гореленко навалились в выступлениях те, кто считал своим долгом прежде всего поддержать «критику сверху». На следующий день его вызвали на «ковер» для разъяснений, насколько порочно и небезопасно спорить с вышестоящим. А вообще-то, если смотреть в самую суть, сыр-бор начал гореть оттого, что Гореленко, до моего приезда, хотел поставить на место своего прежнего замполита, переведенного в другой округ, одного из комбатов, как говорил Гореленко — «башковитого мужика», имеющего особый талант к политработе. Но ему, как это иной раз бывает, старались дать не того человека, которого он хотел и с кем ему удобнее было бы работать, а другого, в отношении которого кадровики имели указание пристроить его на подходящую должность, как только она станет вакантной. Таким человеком был один из инструкторов политотдела, до этого неоднократно бывавший в полку. С политотдельцами вообще Гореленко ладил, тем более что когда-то и сам был политруком. Но к этому инструктору у него не было особо теплых чувств: работник тот был исполнительный, но без искры. Позже, вспоминая об этом, Гореленко говорил: «Мне замполит нужен с комиссарской душой, а не просто солдатский просветитель».

Вот так началось все с частного случая — кого назначить на должность, а потом, уже после моего приезда, намотался целый клубок: на партконференции Гореленко обобщил вопрос во всеармейском, так сказать, масштабе, возвел случай в принцип. От исполнительного инструктора, присланного к Гореленко вопреки его желанию, он решительно отказался. Но и своего комбата утвердить на должность замполита ему не удалось. В результате прислали меня — партия кончилась, так сказать, вничью, поскольку я был для обеих сторон фигурой вовсе не известной. Нет, пожалуй, не вничью. Отношение к Гореленко со стороны его вышестоящего оппонента сложилось такое, что ему готовы были поставить всякое лыко в строку. Спасало его лишь то, что полк, как и раньше, продолжал оставаться по всем показателям на одном из первых мест.

Кончилось все же тем, что Гореленко откомандировали, хотя он полк оставлять не хотел. Это произошло уже при мне. Видимо, «сработали», с некоторым замедлением, сделанные ранее но отношению к нему «оргвыводы».

Да, жаль мне было расставаться с Гореленко, хотя мы и совсем немного послужили вместе, каких-нибудь три месяца. Но и такого срока на военной службе даже в мирное время бывает достаточно, чтобы узнать человека.

А вместо Гореленко нам прислали полковника Леденцова. До этого он служил где-то в Одесском военном округе. Ничего не скажешь, службу полковник знал, был справедлив и вежлив, но служить с ним было нелегко: меня, как своего заместителя, он старался держать в стороне и весьма неохотно информировал о своих замыслах и предстоящих решениях, политаппарат игнорировал, считая, что его дело — вести культурно-просветительную работу, а с партийной организацией в полку вообще не считался, и как-то однажды в разговоре со мной, когда я принес ему на утверждение план партийно-политической работы, откровенно высказался: «Сколько времени на это уходит, лучше отдать его службе». А когда я, очень деликатно, попытался объяснить ему, что он неправ, Леденцов резко оборвал разговор. Тяжко пришлось мне на первых порах работы с ним.

И вообще очень нелегко мне было тогда. Не только потому, что время было такое — шел пятьдесят седьмой год и еще далеко было до осени, когда, после пленума ЦК, нам, политработникам, стало легче, ибо Леденцов и ему подобные вынуждены были перестроиться. Трудно было жить мне тогда и не только потому, что попал я в края, где «восемь месяцев зима, остальные — лето» и где на сотни километров вокруг не отыскать ни единого деревца. Все бы это переносилось куда легче, если бы я не был один, если бы со мною рядом тогда была Рина…

Если не считать войны, это была самая долгая наша разлука — почти два года. Но военная разлука была вынужденной, обстоятельства господствовали над нами, и, если бы во время войны имелась хоть малейшая возможность быть вместе, я и Рина не замедлили бы ею воспользоваться. А сейчас только от Рины, только от ее желания зависело, быть нам вместе или врозь.

Во время войны всегда, в любой день и в любую минуту я думал о Рине с радостью и надеждой, вновь встретиться с нею — счастье для меня и для нее. На фронте, где бы ни был, я всегда ощущал ее незримое присутствие. Так было и потом, уже в мирное время, когда нам приходилось разлучаться на тот или иной срок. А вот когда я служил на Севере, все было уже по-другому…