Избранное в двух томах

поперек и обладал, можно сказать, международным кругом знакомств. Правда, знакомств лишь в «радистском» смысле слова: главным образом по

радиопочерку. Но большего сейчас и не требуется. Для начала прошу Гусева

связаться с ближайшим — находящимся в ста километрах от нас —

испытательным аэродромом.

А пока мы продолжаем носиться, с трудом различая мелькающую под самым

носом самолета землю сквозь пелену несущегося нам навстречу снега. Резкая

болтанка заставляет непрерывно крутить штурвал. Дважды приходится энергично

отворачивать тяжелый корабль от внезапно выплывающих из мглы препятствий

— фабричной трубы и ажурной радиомачты. Задеть их равносильно катастрофе, но я упорно не набираю высоты: «держусь за землю». Держусь потому, что, поднявшись хотя бы на сотню метров, окажусь в сплошной облачности и тогда

совсем уж ничего предпринять самостоятельно не смогу. А действовать надо — я

интуитивно чувствую это — только самостоятельно! расчет на «дядю» ни к чему

хорошему не приведет.

Погода на интересующем нас аэродроме оказалась далеко не блестящей, но

все же более или менее сносной — приблизительно такой же, какая была час

назад у нас. Но — и это весьма существенное «но»! — по своим размерам этот

аэродром нам, строго говоря, не годился: длина полосы у него была короче, чем

официально зафиксированная длина пробега нашего корабля. Не мудрено, что

наш запрос вызвал на земле некоторое недоумение.

Выбирать, однако, не приходится. Ветер дует сильный. На посадке он будет

нашим союзником. Ну, а если длины полосы все же не хватит, то в крайнем

случае лучше уж выкатиться за пределы летного поля на сравнительно

небольшой скорости в конце пробега, чем приземляться где попало, вне

аэродрома.

413 — Проси у них, Лева, разрешение на подход и посадку!

— Уже готово. Запросил. Они разрешают, только спрашивают, помним ли

мы, какая у них полоса?

— Передай, что помним. Идем к ним.

Ничто не заставляло работников этого аэродрома — и в первую очередь его

начальника Матвея Тимофеевича Чуева — давать согласие на прием нашего

корабля. Более того, по всем формальным законам им следовало от этого

уклониться. Поступая вопреки этим законам, они добровольно брали на себя

тяжкую ответственность. Стоило нам, что было весьма вероятно, не уложиться в

пределы их куцей полосы, выскочить на пробеге за эти пределы и разбить

стоящую много миллионов машину, как магнитофонная лента с записью наших

радиопереговоров, вне всякого сомнения, легла бы на стол прокурора в

неприятном качестве одного из вещественных доказательств. Люди на земле

понимали, чем рискуют, но не сочли себя вправе уклониться от такого риска —

прекрасный пример того самого гражданского мужества, которое порой дороже

личного!

Уже перед самым аэродромом мы выскочили, по выражению штурмана В. И.

Милютина, «из очень плохой погоды в просто плохую». Быстро развернувшись

— «очень плохая» следовала за нами по пятам, — вышли в плоскость посадочной

полосы, и только тут, увидев ее перед собой воочию, я в полной мере осознал, до

чего же она коротка! Но расстроиться по этому поводу не успел. Будто нарочно, с

целью как-то разрядить напряженную атмосферу на корабле, один из членов

экипажа жалобно прогудел:

— А может быть, попробуем вернуться домой? Вдруг попадем на полосу?

А?. Я буквально оторопел. Образовавшуюся паузу заполнил голос бортинженера

Г. А. Нефедова:

— С чего это ты вдруг захотел домой?

— У меня там сапоги остались. Я в унтах. А здесь сыро.

Тут оторопел и Григорий Андреевич. Лишь через несколько секунд выдал он

свой ответ. Но зато ответ вполне развернутый. В популярной форме владельцу

оставленных сапог был преподан энергичный совет — временно отложить какие

бы то ни было заботы о сбережении любых частей организма — Григорий Ан-414

дреевич поименно их перечислил, — на которые скорее всего может

перекинуться простуда с промоченных ног.

Ураганный ветер дул поперек полосы почти под прямым углом. Он

энергично стаскивал корабль в сторону и в то же время мало сокращал длину

пробега. Коснувшись бетона в самом начале полосы, я сразу нажал кнопку

тормозного парашюта — и еле удержал корабль от резкого разворота: это

боковой ветер потащил наш парашют в сторону. Не помню уж, как мы шуровали

рулем направления, передней тележкой шасси, тормозами. Так или иначе, машина удержалась на полосе и, пробежав существенно меньше своего законного

пробега, остановилась. Аэродрома хватило.

Ни один из имевшихся здесь трапов не доставал до кабины нашего корабля.

Пришлось нам, неизящно болтая ногами, спускаться вниз на действительно

сырой, талый мартовский снег по аварийной веревке. Когда эта непривычная

операция была выполнена, мы осмотрелись и.. не увидели вокруг себя ничего.

Ничего, кроме летящего косого снега, перемешанного с туманом и дождем. Мура

догнала нас. .