Избранные диалоги

{D}Сократ. Конечно. Но, вероятно, ради развлечения он засеет сады письменности и станет писать; ведь он, когда пишет, накапливает запас воспоминаний для себя самого на то время, когда наступит возраст забвения, да и для всякого, кто пойдет по тем же следам; к тому же он сможет полюбоваться их нежными ростками. Между тем как другие люди предаются иным развлечениям, упиваясь разными пиршествами и тому подобными забавами, он вместо этого будет, верно, проводить время в тех развлечениях, о которых я говорю.

{E}Федр. Ну, эта забава, о которой ты говоришь, Сократ, куда как прекрасна по сравнению с теми низкими развлечениями: ведь она доступна только тому, кто может, забавляясь сочинением речей, повествовать о справедливости и обо всем прочем, о чем ты упомянул сейчас.

Сократ

. Так-то это так, милый Федр. Но такие занятия, по-моему, станут еще лучше, если овладеть искусством собеседования: встретив подходящую душу, такой человек со знанием дела {277} насаждает и сеет в ней речи, полезные и самому сеятелю, ибо они не бесплодны, в них есть семя, которое родит новые речи в душах других людей, способные сделать это семя навеки бессмертным, а сеятеля — счастливым настолько, насколько может быть счастлив человек.

Федр. Да, то, о чем ты сейчас говоришь, еще лучше.

Сократ. Теперь, Федр, раз мы в этом согласны с тобой, уже можем судить и о том.

Федр. О чем?

Сократ

. Да о том, что мы хотели посмотреть с самого начала и от чего пришли к нашему теперешнему разговору: мы собирались выяснить, {B} как это Лисия упрекают в том, что он пишет речи, да и каковы сами речи, написанные по законам искусства или невзирая на них. Ведь мы, по-моему, уже достаточно ясно сказали, что соответствует этим законам, а что нет.

Федр. Да, кажется, сказали, только напомни, как именно.

Сократ. Прежде всего надо познать истину о любом предмете, о котором говоришь или пишешь; научиться определять все соответственно с ней; дав определение, надо опять-таки уметь все подразделять на виды, пока не дойдешь до неделимого; точно так же надо рассматривать природу души и, определив, {C} какой вид речи соответствует каждой натуре, так и строить и располагать свою речь, то есть к сложной душе обращаться со сложными, охватывающими все лады речами, а к простой душе — с речами простыми. Без этого невозможно, хотя бы настолько искусно, насколько это позволяет природа, ни выбрать род речи, ни научить или убедить кого-нибудь, — впрочем, это видно из всего, что мы только что говорили.

Федр

. Да, это-то мы сказали совершенно ясно.

Сократ. А разве мы только что не говорили так же ясно о том, хорошо или постыдно произносить речи и записывать их и {D} когда это дело можно по праву назвать позорным, а когда нет?

Федр. А что же мы говорили?

Сократ. Если Лисий или кто другой когда-нибудь написал или напишет для частных лиц или для всего народа сочинение, касающееся гражданского устройства, и будет считать, что все там ясно и прочно обосновано, то такой писатель заслуживает порицания, все равно, скажет ли ему кто-нибудь об этом или нет. Ведь ни во сне, ни наяву не знать, что справедливо, а что несправедливо, что плохо, а что хорошо, — это поистине не может не вызвать порицания, {E}

хотя бы вся толпа превозносила такого человека.

Федр. Конечно, нет.

Сократ. Тот, кто считает, что в записанной речи, о чем бы она ни была, неизбежно окажется много развлекательного и что не стоит ни записывать с особым тщанием любую речь, хоть в стихах, хоть в прозе, ни произносить ее наподобие рапсодов, то есть ни в чем не разбираясь и никого не поучая, {278} а только желая произвести впечатление, — ведь даже лучшие из известных им сочинений рапсоды выучивают на память, и только, — тот знает, что лишь в речах назидательных, произносимых ради поучения и воистину начертываемых в душе, в речах о справедливости, красоте и благе есть ясность и совершенство, стоящие стараний. Лишь о таких сочинениях он скажет, что они словно родные его сыновья, — прежде всего о тех, {B} которые он обрел в самом себе, затем о тех их потомках и братьях, которые благодаря им заслуженно возникли в других душах. А до иных сочинений ему нет дела. Вот каков этот человек, Федр, — и хорошо бы нам с тобою стать такими же!

Федр. И я желаю того же, о чем ты говоришь, и молюсь об этом.