Избранные эссе. Пушкин, Достоевский, Цветаева

Голос Марины Цветаевой был голосом самой жизни, живой жизни, не примиряющейся со смертью, не соглашающейся на сосуществование с сонной грезой. Это был Голос, звучащий в пустоте и отказывающийся верить в пустоту. Голос, вызывающий из пустоты Духа Жизни. Глас вопиющего в пустыне…

Один дзэнский наставник говорил, что для просветления нужны три вещи: великая вера, великое рвение и великое сомнение. Великое рвение и великое сомнение – это то, что у Марины Цветаевой всегда было. Сомнение во всем невечном, немолкнущий спор со всеми иллюзиями: во всех, во всем и прежде всего – в себе самой. Готовность на потерю всего ложного – даже если это будет стоить жизни.

Все взято. Черта.

Черта эта могла бы перечеркнуть ее жизнь. Но если не перечеркнула, то должна стать началом новой жизни, чертой отсчета.

30 декабря 1926 года умер Рильке. Поверить в небытие Рильке было невозможно. Это значило бы поверить в небытие собственной души. Небытие бытия.

Если ты, такое око смерклось,Значит, жизнь не жизнь есть,смерть не смерть есть?

(«Новогоднее»)

Не жизнь и не смерть – что-то третье: вечная жизнь, жизнь, проходящая сквозь смерть, более глубокая, чем смерть, смерти неподвластная.

Объяснить, что такое вечная жизнь – нельзя. Может быть, так же, как нельзя объяснить ребенку тайну пола. Объяснения здесь и совершенно бесполезны, и нецеломудренны. Душа должна дорасти до тайны смерти точно так же, как до тайны рождения. Наша задача – рост души, а не удовлетворение ее любопытства.

Все, что отвлекает от роста, нецеломудренно и прямо вредно. Это раздробляет, а не собирает душу, Душа должна не отвлекаться от сути. Если она сумеет не рассеиваться, она познает: внутренним знанием.

Обычно от смерти все и всегда отвлекаются. Иначе жить нельзя. Есть вещи, которые сердце человеческое вынести не может. И оно защищается тем, что отвлекается от них.

Бездонное сердце отвлечься от смерти не может. Оно призвано созерцать ее или перерасти ее.

Новый 1927-й год Марина Цветаева встречала вдвоем с Рильке. С Рильке, которого уже не было в пространстве и во времени, но который был более чем все пространство и все время. С ним она сидит за новогодним столом. С ним и больше ни с кем. С ним разговаривает, постоянно оговариваясь – путая земные и небесные реалии, путая вечность с днями, еще не привыкнув (когда же?!) к тому, что в днях его нет.

Отвлекаюсь? Но такой и вещи

Не найдется – от себя отвлечься.Каждый промысел, любой: du Lieber,Слог в тебя ведет – о чем бы ни былТолк (пусть русского языка родней немецкий,Мне всех ангельский родней!), как местаНесть, где нет тебя, нет есть: могила

Вот от чего надо отвлекаться: от могилы. Ибо там, как во всем однозначном, частном, неисчерпаемом, – Рильке нет.

Но ведь есть нечто Неисчерпаемое. Душа это знает. Рильке сейчас и есть это Неисчерпаемое. Она чувствует его бездну своей бездной. Этого нельзя объяснить. Этому можно только причаститься. Это поймет только тот, кто играл в гляделки со смертью…

Пройти сквозь смерть, как сквозь пустое место, и выйти по ту сторону жизни и смерти, выйти на очную ставку с самим собой. Может быть, смерть и есть такая очная ставка. Кто не выдержит ее – умирает. Но кто выдерживает, ощущает свое – не ощутимое прежде – бессмертие… Свое – и того, который

На собственную рукуКак глядел (на след – на ней – чернильный)Со своей столько-то (сколько?) мильнойБесконечной, ибо безначальной,Высоты над уровнем хрустальнымСредиземного – и прочих блюдец.…………………………………………………

И куда ж еще глядеть-то,Приоблокотясь на обод ложи,С этого – как не тот, с того же –Как не на многострадальный этот?

Вот как… Смерть вовсе не зачеркивает «многострадальный этот», вовсе не отрывает от него. Напротив, теперь-то и происходит особенно пристальное вглядывание, и может быть, встают особые, неведомые задачи целостного существа. И это, наверное, самое важное. Но об этом – потом. А сейчас, сейчас слишком больно на «многострадальном этом». Невыносимо больно. Так невыносимо, что хочется одного – прочь, прочь! От этих праздников, от этих блюд, от этих дней, минут, слов, дел. Бьет Новый год.

Ну, бьет – а при чем я тут?Что мне делать в новогоднем шумеС этой внутреннею рифмой: Райнер умер?