Избранные письма. Том 2

Пишу это Вам и все-таки думаю, как бы Вы не приняли это за резкий упрек. Уверяю Вас, что все мое непонимание я отношу только на собственный счет. Но, может быть, Вы с этим посчитаетесь. Ведь не рассчитывает же Ваша книга только на Ваших учеников или людей, прошедших научное театроведение или литературоведение именно в форме такого трудно понимаемого изложения.

Позвольте, чтобы не быть голословным, отметить Вам ряд замечаний, которые мне приходили в голову при чтении Вашего предисловия. Например, я совсем не понимаю термина «сквозное зерно». Как зерно может быть сквозным, если под словом «сквозной» не считать понятия о прозрачности? А если Вы говорите о действенности, то как же зерно может быть в действии?

{479} Не понимаю разницы, которую Вы устанавливаете между фабулой и сюжетом, и это меня путает.

Довольно часто Вы употребляете слово «спонтанейность» — вероятно, слово, употребляемое в научной литературе; а я его совсем не знаю[1123].

Попробую перелистывать и останавливаться на пунктах, где у меня есть пометки.

По вопросам пункта 3‑го. Будто о роли художественного наслаждения [в] литературоведении вопрос никогда не стоял, как основной.

Пункт 6‑й. Это очень хорошо. В моих работах по театру — по педагогике, по актерскому мастерству — я всегда говорю, что мысль посылается нервам, трофике[1124].

В пункте 7‑м: «Сам художник интересуется [интересует?], как часть этой действительности» — это хорошо. Может быть разработан даже шире, то есть каждый образ художественного произведения есть в конце концов часть самого автора.

В пункте 9‑м: «больше тех, кто испытывает при чтении классиков…» и т. д. — не понял.

В пункте 11‑м: Извините, четыре родительных падежа, — ужасно трудно читать.

В пункте 12‑м: «Сюжет только одежда, в которую облекается зерно». А может быть, сюжет органически рождается из зерна?

Пункт 16‑й — не понял.

Пункт 17‑й: «Видеть в самом простом глубину…» и т. д. — очень хорошо.

Пункт 18‑й. Анализ зерна, куски и т. д. — очень хорошо. Но развитие этой мысли, очевидно, в самой книге.

Пункт 22‑й — ужасно трудно понять. Все, что Вы пишете под названием «подстановка», до меня совершенно не доходит. А между тем это тоже, очевидно, термин, в литературоведении или в театроведении признанный. А я никак не могу его усвоить.

Пункт 26‑й: «Читатель обязан изучать действительность и знать ее не только по художественной литературе, но путем ознакомления с трудами Маркса — Энгельса — Ленина — Сталина» — совершенно не понимаю. Как будто дело клонится к {480} тому, что человек, не изучивший работы наших великих социологов, не имеет права на художественное наслаждение от литературного произведения.

Пункт 28‑й: Очень хорошая находка: «Человек, изменяясь, сохраняет свое постоянство».

Пункт 29‑й: Чувствую, что здесь мысль хорошая и верная, но как она выражена — не осваиваю.

Пункт 33‑й: «Художественное произведение отражает действительность в образах» — фраза классическая и должна быть хорошо усвоена. Нравится мне и мысль о спиральной форме сквозного действия.

От пункта 39‑го у меня в голове полный сумбур. Ах, вот еще это Ваше сравнение с пуповиной — никак не принял его, это сравнение. И потому все куски, где это повторяется, прошли мимо меня.

Очень хороший пункт 45‑й.

Любопытна и нова мысль о треугольнике пункта 47‑го.

Пункт 50‑й: То же впечатление, какое было где-то выше. Как будто мысль крепкая и сильная, а как выражена — затуманивается.

Хороший пункт 53‑й в первом абзаце. Во втором — сомнительно. Третий абзац — опять ничего не понимаю.

«Скачка» в пункте 57‑м не понял.

Всей середины пункта 59‑го не понял.

Очень хорошо начало пункта 62‑го. Второй абзац пункта 62‑го невероятно труден для понимания.

Очень хороший последний абзац пункта 63‑го о педагогической задаче.

Начиная с пункта 66‑го и до 72‑го, мне кажется, все должно быть помещено выше, с самого начала предисловия. Я хочу сказать, что с этого нужно начинать. Может быть, легче было бы понимать остальное.

Пункт 68‑й — ничего не понимаю. Не очень понимаю, почему так много уделяется места возражениям Плеханову.

Ради создателя, извините меня за эти замечания, которые Вам, вероятно, ничего не дадут. Я хотел только вполне искренне указать Вам, в чем моя беспомощность и почему я боюсь, что ни в какой мере Вам не могу быть полезен.

{481} Тороплюсь послать Вам это письмо, чтобы не задерживать рукопись. Я готов и еще ждать свободного времени, которое я мог бы посвятить ей, но не могу снять с себя тяготы ответственности перед Вами.

546. В. Монствилло[1125]

3 января 1940 г. Москва

3/I-1940

Дорогая Воля! С Новым годом!

Желаю Вам здоровья и удачи.