Избранные произведения. II том

Однако по вечерам авторы разбегаются по своим норкам, и вот тут-то и наступает время для маленькой мести. Вслух произносятся фразы, которых никто не может услышать, пишутся письма, отправлять которые нет нужды, а над пишущими машинками, возможно, водружаются портреты редакторов с задумчивой улыбкой на лицах, чтобы послужить мишенью для метания дротиков.

Портрет Макданлопа, используемый именно таким образом, украшал и комнату Дорна. Между тем сам Грэм Дорн в своей неизменной писательской экипировке (уличная одежда и пишущая машинка) сидел и хмуро созерцал пятый по счету лист бумаги, заправленный в машинку. Предыдущие четыре торчали из мусорной корзины, забракованные за слюнтяйскую мягкость изложения.

«Дорогой сэр», — начал Дорн. А потом продолжил, медленно и мстительно: — «…или мадам, в зависимости от обстоятельств».

На него вдруг нашло вдохновение, и он бешено застрочил, не обращая внимания на голубоватый дымок, вьющийся над перегретыми клавишами.

«Вы пишете, что остались не слишком высокого мнения о де Мейстере в этом романе. Ну а я вообще не слишком высокого о нем мнения. Точка. Можете прыгнуть с Бруклинского моста с ним в обнимку. И надеюсь, что в Ист-ривер ровно за секунду до вашего прыжка сбросят канализационные стоки.

Впредь я намерен придерживаться в своем творчестве куда более высоких планок, чем ставит ваше паршивое издательство. И настанет день, когда я смогу оглянуться назад на этот период моей карьеры и с отвращением сказать себе, что это было просто…»

Пока Грэм печатал этот абзац, кто-то настойчиво похлопывал его по плечу. Когда нужно было нажать пробел, Грэм досадливо и безрезультатно пытался отмахнуться.

Теперь он прервался, обернулся и учтиво обратился к незнакомцу, невесть откуда взявшемуся в его комнате:

— А вы, черт побери, кто такой? Впрочем, можете проваливать, не утруждая себя ответом. Я не обижусь на вашу невежливость.

Незнакомец любезно улыбнулся и кивнул. До Грэма донесся тонкий аромат какого-то неброского бриолина. Четко очерченный волевой подбородок гостя сильно выдавался вперед.

— Меня зовут де Мейстер. Реджинальд де Мейстер, — произнес он хорошо поставленным голосом.

Грэм был потрясен до глубины души и услышал, как в ней что-то дзенькнуло.

— Эгхм, — прохрипел он.

— Прошу прощения?

Грэм пришел в себя.

— Я сказал «эгхм», короткое кодовое слово, которое означает «какой именно де Мейстер».

— Тот самый, — услужливо пояснил де Мейстер.

— Герой моих детективов? Сыщик?

Де Мейстер уселся, не дожидаясь приглашения, и на его породистом лице застыло выражение любезной скуки, столь высоко ценимое в высшем свете. Он закурил турецкую сигарету, в которой Грэм тотчас же узнал любимую марку своего героя, предварительно медленно и осторожно постучав ею по тыльной стороне ладони — еще один фирменный жест.

— Совершенно верно, старина, — сказал де Мейстер. — Это и в самом деле страшно смешно. Наверное, я действительно герой твоих детективов, но давай не будем сейчас об этом. Эго неудобно.

— Эгхм, — повторил Грэм еще раз вместо ответа.

Он лихорадочно перебирал в уме возможные варианты. Ничего такого он — к сожалению — не пил, следовательно, пьян быть не мог. У него был луженый желудок, перегреваться он тоже не перегревался, так что галлюцинации также исключались. Ему никогда не снились сны, а его фантазия — как и полагается ценному имуществу — находилась под строгим контролем. И поскольку его, как и всех писателей, повсеместно считали наполовину чокнутым, о безумии не могло быть и речи.

Оставался единственный вариант: Мейстера нет и быть не может, и Грэм вздохнул с облегчением. Что это за автор, если он не постиг в совершенстве высокое искусство при написании книги закрывать глаза на то, что чего-то нет и быть не может?

— У меня тут где-то завалялась моя последняя книга, — проговорил он как ни в чем не бывало. — Будь так добр, припомни свою страницу и возвращайся на нее обратно. Я человек занятой, и, бог свидетель, ты и без того успел изрядно мне надоесть за то время, что я сочиняю всю эту чепуху о твоих похождениях.

— Но я здесь по делу, приятель. Сначала мне нужно заключить с тобой дружеское соглашение. Мое положение становится чертовски неудобным.

— Послушай, ты понимаешь, что отрываешь меня от дел? Я не имею обыкновения беседовать с вымышленными персонажами. Как правило, я не вожу с ними дружбу. Кроме того, разве мама не говорила тебе в детстве, что тебя не существует?

— Дорогой друг, я существовал всегда. Существование — такая субъективная штука. Все, что представляется существующим, существует. К примеру, я существовал в твоем воображении с тех самых пор, как ты меня выдумал.

Грэм поежился.

— Вот я и хотел бы знать, что ты делаешь вне моего воображения? Что, тесновато стало? Развернуться негде?

— Нет, отнюдь. Воображение как воображение, неплохое в своем роде, но я обрел более реальное существование только с сегодняшнего дня, ну и воспользовался подвернувшейся возможностью лично обратиться к тебе с уже упомянутым деловым предложением. Видишь ли, та тощая сентиментальная дама из твоего кружка…