Избранные произведения в 2-х томах. Том 2

— Послушай, Шамрай, — тяжело вздохнув, сказал он. — Ты опоздал родиться на несколько столетий. Сочинитель из тебя вышел бы лучше и не сыщешь. Неужели ты думаешь, что кто-нибудь может поверить всем твоим россказням? Ты умён. Всё совпадает в твоих двух рассказах, ты нигде не ошибся. Всё логично и в действиях, но поверить тебе я не могу. Для романа или для кино, пожалуй, это ещё пригодилось бы, но для стреляных лагерников… Извини, у тебя что-то не вытанцовывается.

— Ты мне не веришь?! — возмутился Шамрай.

— Давай поменяемся местами. Представь, я рассказал тебе такую сказку. Ты поверил бы мне?

— Поверил бы. Мне нечего скрывать!

— Однажды ты уже бежал из гестапо с наручниками…

— Но вы же проверили. И Жерве подтвердил.

— А разве не могло гестапо подослать провокатора в наручниках? Могло. Я с тобой говорю откровенно, начистоту. Я должен разобраться в этой загадочной истории. От этого зависит судьба отряда. Представь себе: в отряде провокатор. Он участвовал в боевой операции, а потом на минуту забежал к гестаповцам, доложил им, что надо, и, вернувшись, выдумал фантастическую историю об удивительной свадьбе, чтобы как-то объяснить свою отлучку.

Услышав это, Шамрай вскочил на ноги.

— Ты, Колосов, как видно, сам сочинитель! Надо же такое выдумать?! — надвигался он грудью на поднявшегося капитана. — Я докажу, что ты не прав!

— Назови-ка лучше имя девушки.

— Нет, я этого не сделаю.

— Посмотри, рыцарь объявился, Дон-Кихот Терранский.

— Да, рыцарь, — покраснел Шамрай. — Можете подозревать меня в чём угодно, можете думать, что я провокатор, но имени девушки я не назову.

— Она же не просто девушка, а твоя жена. Чего ж ты боишься?

Шамрай растерялся. Действительно, Жаклин — его жена. Чего же ему бояться?

И всё-таки что-то в глубине его сердца сопротивлялось, возмущаясь, протестовало. Назвать имя Жаклин — значило обидеть её, унизить, как думал Роман, а допустить это он просто не мог. Странный человек этот Колосов! Можно подумать, что он никогда не был влюблён. Не всё логично и в его диких предположениях.

— Для того чтобы донести о деятельности нашего отряда, совсем не обязательно ходить в гестапо, — не без ехидства произнёс Шамрай. — Достаточно было бы заглянуть к Лаузе.

— Тоже правда, — согласился Колосов. — Хотя не отвечает на мой вопрос и не убеждает полностью в правдивости твоей истории.

— Что же мне делать?

— Доказать свою правду. И прежде всего, повторяю, назвать имя девушки. Где же и когда ты, лагерник, успел влюбиться, а главное, кто успел полюбить тебя? Прости, но всё это тоже по меньшей мере странно.

— Когда с нами работает папа Морис?

— А зачем он тебе?

— Так, нужен, — ответил Шамрай.

— Послушай, ты, — Колосов придвинулся к лейтенанту, навис над ним, как скала, могучими руками схватил за грудки, встряхнул. — Имей в виду, если с Дюрвилем что-нибудь случится…

— Да иди ты ко всем чертям… — зло бросил Шамрай.

— Так зачем тебе понадобился Дюрвиль?

— Значит, понадобился, если спрашиваю. И потом, не давай волю рукам.

Колосов отпустил Романа.

— Странная всё-таки эта штука — жизнь. Небылицам люди верят охотнее, чем правде, — горько усмехнулся Шамрай.

Никто из участников операции в этот вечер не сказал Шамраю ни единого слова. Лейтенант стал ощущать, что вокруг него образовывается пустота. Он вдруг оказался один. Чужим среди людей, которые прежде относились к нему по-дружески. Ещё недавно он был счастлив, что то одиночество, которое преследовало его прежде, здесь, в лагере Террана, исчезло. Он верил, что наконец-то вышел из вражеского окружения и нашёл свою часть и своего командира. И вдруг всё полетело к чертям собачьим… Теперь ребята замолкали при его приближении, вели себя сдержанно. Ничего не ответив на его недоуменные вопросы, уходили в сторону с Колосовым и не звали его. В довершение всего они собрались вместе за бараком, о чём-то шептались с Колосовым, не позвав его к себе.

И странно, случись это чуть раньше, Шамрай места бы себе не находил, извёлся бы, доказывая свою честность и правоту. Теперь же у него было удивительно блаженное состояние. Правда, ему было обидно за недоверие товарищей, но сейчас отчаяние не терзало его. В сердце Шамрая жила Жаклин! Одна она. Все страдания, обиды, все горькие мысли будто затуманились и отодвинулись куда-то в сторону одним всесильным ликующим чувством, заполнившим всё его существо. Любовь и незнаемый до сих пор восторг хлынули и заполнили его целиком, как полая вода, смывая всё на своём пути. Он жил, потому что рядом жила Жаклин, жила, под этим небом, ходила по этой земле, он слышал её голос, видел её улыбку, её сияющие глаза. Да, только о Жаклин мог думать Роман Шамрай. Не думать о ней — для него значило не жить.

Прошедшая ночь, бурная, стремительная, полная опасностей, крови и смерти, вставала перед глазами Шамрая. Он шёл по ней, как идут по высокой лестнице, не пропуская ни одной ступеньки, всё выше, выше, туда, где вспыхивал ослепительный свет счастья…

Жена.