Избранные произведения в одном томе

— Иди, — шепнул Ким. — Встреть нас под большим железнодорожным мостом и, во имя всех богов нашего Пенджаба, принеси нам пищи — сои с большим количеством пряностей, овощей, пирогов, жаренных на жиру, и сладостей. В особенности сладостей. Пошевеливайся!

Бледность от голода очень шла Киму. Высокий и стройный он стоял в своей темной ниспадающей одежде с четками в одной руке, подняв другую, в позе благословения, замечательно копируя ламу. Наблюдательный англичанин нашел бы его похожим на молодого святого, изображенного на цветном стекле церковного окна, тогда как это был просто подросток, изнемогавший от пустоты в желудке.

Прощание было долгое и церемонное. Оно кончалось и возобновлялось три раза. Ищущий — тот, кто приглашал ламу в эту обитель из далекого Тибета, с бледным, точно металлическим лицом, безволосый аскет — не принимал участия в нем, но размышлял, по обыкновению, один среди изображений святых. Остальные обладали более человеческими свойствами. Они настойчиво навязывали старику различные мелочи — ящичек с бетелем, новый железный футляр для перьев, мешок для пищи и тому подобное.; предупреждали его об опасностях, ожидающих его в миру, и предсказывали счастливое окончание его поисков. Между тем, Ким, более одинокий, чем когда-либо, сидел на корточках на ступеньках храма и ругался про себя на языке школы св. Ксаверия.

— Сам виноват, — в заключение проговорил он. — С Махбубом я ел хлеб Махбуба или Лургана-сахиба. У св. Ксаверия ел три раза в день. Здесь же должен сам заботиться о себе. К тому же я недостаточно тренирован. Как бы охотно я съел теперь тарелку мяса… Конечно, Служитель Божий?

Лама, подняв обе руки вверх, пропел последнее благословение на красивом китайском языке.

— Мне приходится опереться на твое плечо, — сказал он, когда ворота храма захлопнулись за ними. — Мне кажется, мы начинаем деревенеть.

Нелегко поддерживать человека шести футов роста среди тянущихся на мили, набитых толпой улиц, и Ким, нагруженный узлами и свертками, данными на дорогу, обрадовался, когда они очутились в тени железнодорожного моста.

— Тут мы поедим, — решительно сказал он, — когда показался улыбающийся фермер в синей одежде с корзинкой в одной руке и с ребенком на другой.

— Приступайте, святые люди! — кричал он на расстоянии пятидесяти ярдов. (Они были на отмели, под первым пролетом моста, вдали от взглядов голодных жрецов.) — Рис и хорошая соя, пироги горячие и хорошо пахнущие ассафетидою, творогом и сахаром. Властитель моих полей, — обращаясь к маленькому сыну, — покажем этим святым людям, что мы, джаты из Джаландара, можем отплатить за оказанную нам услугу… Я слышал, что джайны не едят ничего не состряпанного ими самими, но, право, — он из вежливости отвернулся от ламы и смотрел на широкую реку, — где нет глаз, там нет и каст.

— Амы, — сказал Ким, отворачиваясь и накладывая пищу для ламы на лист, изображавший тарелку, — выше всяких каст.

Они молча набивали себе желудки вкусной пищей. Тогда только, когда он облизал последний палец от приставшего к нему клейкого лакомства, Ким заметил, что фермер также одет по-дорожному.

— Если наши дороги ведут в одну сторону, — грубо проговорил он, — я иду с тобой. Не скоро найдешь чудотворца, а ребенок еще слаб. Но я-то не тростник. — Он поднял свою лати — пятифунтовую бамбуковую палицу с обручами из полированного железа — и потряс ею в воздухе. — Про джатов говорят, что они сварливы, но это неправда. Когда нас не раздражают, мы похожи на наших буйволов.

— Это верно, — сказал Ким. — Добрая палка — хорошее доказательство.

Лама спокойно смотрел вверх по реке, где в отдаленной, смутной перспективе беспрерывно подымались столбы дыма от пылающих костров у реки. Время от времени, несмотря на все запрещения муниципалитета, остатки полусожженных трупов плыли по течению.

— Если бы не ты, — сказал фермер, прижимая ребенка к своей волосатой груди, — я мог бы сегодня отправиться туда — вместе с ним. Жрецы говорят, что Бенарес святое место — и никто не сомневается в этом, — в котором желательно умереть. Но я не знаю их богов, а они просят денег. И если принесешь поклонение в одном месте, то какая-нибудь бритая голова клянется, что это не имеет никакого значения без поклонения в другом.

Омойся здесь! Омойся там! Лей, пей, купайся и рассыпай цветы, но всегда плати жрецам. Нет, для меня Пенджаб и почва Джаландара — наилучшая почва в мире.

— Я много раз говорил, кажется, в храме, что, если будет нужно, река откроется прямо у наших ног. Поэтому мы пойдем на север, — сказал, вставая, лама. — Я помню приятное место с фруктовыми деревьями, где можно расхаживать, погружаясь в размышления, и воздух там прохладнее от близости гор и от снега с гор.

— Как называется это место? — спросил Ким.

— Как я могу знать? Разве ты не… — нет, то было после того как армия явилась из-под земли и увела тебя. Я оставался там, погруженный в размышления, в комнате напротив голубятни — за исключением того времени, когда она говорила, а говорила она вечно.

— Ого! Женщина из Кулу. Это вблизи Сахаруппора. — Ким расхохотался.