Избранные произведения в одном томе

Жуткое, невозможное зрелище притягивало как магнитом; сам того не заметив, Смит приподнялся на локте. Нет, ему не показалось. Вчера волосы тоже шевелились, но он не поверил своим глазам, списал все на действие сегира, но сейчас… они удлинялись, растягивались, жили своей собственной жизнью. Волосы — а как их еще назвать? — ползали по щеке, тошнотворно извивались… Толстые и круглые, как черви… жирные, влажно поблескивающие черви… Виток… еще один… Шамбло резко отвела руку, широкая красная лента упала на пол.

Несгибаемому Нордуэсту Смиту, повидавшему на своем веку все возможные и невозможные ужасы и опасности, очень захотелось спрятаться под одеяло, зажмуриться, заорать во все горло — но он не мог даже пошевелиться. Он мог только лежать, приподнявшись на локте, и смотреть застывшими, широко открытыми глазами на красную шевелящуюся массу… волос? червей? чего?! Кошмарная пародия на курчавые женские волосы корчилась, извивалась, влажно шелестела. Более того, эти… черви? змеи?., росли прямо у него на глазах, они удлинялись, спадали девушке на плечи… густая, плотная масса, которая никак не смогла бы уместиться под туго накрученным тюрбаном.

Смит воспринимал это спокойно, почти как должное — первый шок начисто отбил у него всякую способность удивляться. А все это так же корчилось, и удлинялось, и спадало все ниже и ниже, а потом Шамбло сделала движение головой, как и любая девушка, встряхивающая распущенными волосами, и красная мерзость разлетелась по сторонам, а потом снова упала ей на плечи и продолжала извиваться и расти. Этот копошащийся ужас закрыл ее уже до самого пояса, даже ниже, и, конечно же, он не мог прятаться там, на голове, под тюрбаном, это было просто невозможно, и он все шевелился и шевелился, становился все длиннее и длиннее. Разворошенное гнездо красных безглазых червей… А откуда я взял, что безглазых?… Или кишки из распоротой утробы какого-то невозможного чудовища — кишки, обретшие собственную жизнь, тошнотворные свыше всякой меры.

Тело Смита окаменело, стало чужим и далеким.

Шамбло закинула эту мерзость за спину, и Смит с ужасом понял, что сейчас она повернется, еще мгновение — и она на него посмотрит, и этот кошмар будет кошмарнее всех предыдущих кошмаров. Он знал, что каменное оцепенение не позволит ему зажмуриться, отвести глаза, к тому же в тошнотворном зрелище была какая-то странная, болезненная привлекательность, даже красота…

Она поворачивалась. Несказанный ужас, плотно облепивший ее плечи, откликнулся на медленное движение головы судорожными волнами, чудовищные черви (змеи? кишки?), спадавшие теперь до самого пола, корчились и извивались. Шамбло медленно поворачивалась к окаменевшему от ужаса Смиту. Ее четкий профиль смещался, укорачивался, превращался в округлое лицо — лицо скромной, прелестной девушки, обрамленное красной, влажной копошащейся нечистью…

Ее взгляд был как удар. Волна конвульсивной дрожи, зародившаяся где-то в области крестца, пробежала вдоль позвоночника, хлынула в голову и исчезла, оставив после себя длинную, как санный след, полосу ледяного оцепенения; Смит покрылся пупырышками гусиной кожи. Но все это не имело никакого значения. Он уже не осознавал ни своей каменной неподвижности, ни холодного ужаса, ставшего чем-то привычным, почти банальным, ибо бездонный, бесконечно долгий взгляд зеленых, как майская трава, глаз предвещал нечто, чему нет и не будет названия, нечто невозможное и манящее, а беззвучный голос искушал его странными, непонятными обещаниями.

Смит уже падал в бездонную пропасть полной, снимающей все заботы покорности, когда вид этой скользкой, противоестественной, тошнотворно копошащейся мерзости — вид, воспринимаемый одними глазами, без малейшего участия ошеломленного рассудка, — вырвал его из манящей тьмы.

Шамбло встала. На этот раз вместо жалкого, в клочья изодранного платьишка на ней была длинная, до самого пола, алая мантия, сотканная из жутких, влажно извивающихся прядей. Вытянув вперед руки, она раздвинула живую завесу, скрывавшую смуглое, прекрасное тело, закинула тяжелую, непрестанно шевелящуюся массу за спину и смущенно улыбнулась. Юная, очаровательная девушка с отвратительными, алыми, как слепая ярость, змеями вместо волос… Смит понял, что перед ним Медуза.

Это понимание, пришедшее из туманных глубин прошлого, на мгновение разбило ледяные оковы ужаса, и он снова встретил взгляд зеленых, полуприкрытых тяжелыми веками глаз, увидел загадочную, манящую улыбку. Шамбло широко развела руки. В простом, предельно откровенном жесте содержался такой необоримый призыв, что Смит стряхнул с себя оцепенение и медленно, словно зачарованный, пошел навстречу красоте, одетой в живой, умопомрачительный ужас.

Но и в этом ужасе, в холодном кипении влажной, ослепительно алой массы, в скольжении лунного света по толстым, упруго змеящимся отросткам тоже была своя красота — красота жуткая, леденящая, намного более жуткая, чем самое отвратительное уродство.