Избранные произведения в одном томе

«Есть две вещи, мисс, от которых я не могу уйти, — начал он. — Моя жена — хорошая женщина, она прекрасно заботится о детях. Только вот она считает, что в мире нет другого такого Коггинза, а поскольку мне приходится надолго уезжать из дома на гастроли, она думает, что есть и другие, такие же глупые женщины. Словом, она немного ревнива, и, если бы услышала, что я каждый вечер укутываю одеялом красивую юную леди в кровати, она бы задала мне жару. И, кроме того, мисс, — надеюсь, вы меня простите, но я хочу поступить правильно, если смогу: я не зря бросил плотницкое дело и подался на сцену; я кое-что узнал о повадках знати. Я работал в театре герцога Йоркского, когда они играли пьесу, в которой показывали, как поступают в высшем свете: если по вине мужчины у девушки начинаются неприятности, пусть даже несерьезные, и над ней начинают потешаться приятели, он обязан жениться на ней и все исправить. Вы же понимаете, мисс, раз я уже женат, я не могу поступить правильно… поэтому я уволился и должен искать другую работу…»

— Вас устроит история о мертвом младенце? — спросила швея, обводя вопросительным взглядом компанию. — Я знаю одну такую, совершенно пронзительную.

Последовавшее молчание было весьма выразительным. Никто не сказал ни слова; все задумчиво смотрели на огонь. Второй комедиант вздохнул, и швея продолжала задумчивым и извиняющимся тоном, словно думала вслух, а не выступала перед публикой:

— Я не слишком много знаю о младенцах — у меня никогда детей не было, и только отчасти потому, что я не была замужем. Все равно случая родить ребенка как-то не подворачивалось — замужней или незамужней…

Тут костюмерша, которую в труппе звали просто Ма, почувствовала себя обязанной, в качестве признанной матроны компании, высказаться на эту тему:

— Ну, младенцы — интересные существа, и живые, и мертвые. Правда, не знаю, когда от них больше шума — от живых, умирающих или мертвых. Мне кажется, шум есть всегда — вопли, плач или скорбные рыдания, что бы вы ни делали. Поэтому, дорогие мои, лучше принимать все таким, как оно есть, и извлекать наибольшую пользу.

— Ставлю на кон свою бессмертную душу, — сказала вторая комедийная актриса, — Ма рассуждает здраво!

Повинуясь инстинкту профессии, все зааплодировали, а Ма заулыбалась, оглядываясь вокруг. Ей редко доставались аплодисменты.

— Ладно, тогда поехали дальше, — произнес энергичный ведущий. — Выберите собственную тему, миссис Ригллуорт — или, правильнее сказать, мисс Ригллуорт, как мне следует вас называть после вашего недавнего признания в том, что вы не были замужем.

Швея откашлялась, прочищая горло, и выполнила все подготовительные действия, присущие неопытным выступающим. Во время возникшей паузы прозвучал низкий голос трагика:

— Мертвые младенцы всегда веселят. Мне они нравятся на стенах Академии. Самый низкий бас из «Менестрелей Кристи», когда он выводит припев «Колыбелька опустела; младенец умер», наполняет меня восторгом. В такую ночь, как эта, в окружении ярких проявлений губительных сил Природы, это как раз подходящая тема. По-моему, те снежные призраки, которые бушующая метель швыряет в окна нашей тюрьмы, — это стук пальчиков мертвых младенцев, которыми они посылают леденящий холод в наши сердца.

Все члены труппы, особенно женщины, задрожали; тут же последовали различные комментарии.

— Господи! — воскликнула костюмерша.

— Кости, — таково было прозвище трагика, — никогда не упустит случая. Он захочет, чтобы об этом написали пьесу, — сказал комик из фарса. Трагик бросил на него гневный взгляд и тяжело засопел, но ничего не сказал и удовольствовался тем, что одним глотком допил остатки своего пунша.

— Наполните Кубок смерти! — произнес второй комик мрачным тоном. — Эй, Денди, — он обратился к «ведущему юноше», — передай виски!

Присущее швее желание угодить публике заставило ее приступить к выполнению задания.

— Что ж, мистер Бенвиль Нонплассер, — начала она, — а также вы, дамы и господа, надеюсь, вы не ждете от меня многого с точки зрения литературы? Если бы речь шла о пришивании пуговиц — неважно, куда именно! — я могла бы рассказать много забавных историй, если бы память моя не была такой дырявой, а также если бы дамы не возражали, — хотя румянец так идет им, моим милым! Или если бы мне надо было что-то делать с иголкой и ниткой, даже в спешке, в темноте, а меня ждали бы на сцене…

Тут ее перебил комик, который произнес вкрадчиво:

— Продолжайте, дорогая. Сейчас не время и не место возражать против чего-либо. Румянец дам пойдет им на пользу и заставит нас всех почувствовать себя снова молодыми. Кроме того, — тут он подмигнул поочередно всем в труппе, — юмор, сознательный или подсознательный, в различных ситуациях, которым будет пронизано ваше эпизодическое повествование, сделает усопшего гомункулуса еще более пугающим.

— Какой вы злой, мистер Парментир, — шепнула ему «поющая субретка»[179]. — Если она заставит нас покраснеть, вы будете за это отвечать.