Изгнание из рая

Когда они грелись, коротали время перед Рождественской службой в маленькой монастырской сторожке – их посадила туда сердобольная смотрительница Романовских палат, видя, что им некуда до начала Литургии податься, – Митя ни с того ни с сего рассказал Коте про казино. Про то, как он играл и выигрывал. Про то, как проиграл и отыграл Царский перстень. Про Лангусту и Пашку. Про сауну с девицами. И про то, как он отдал перстень, когда прямо на него глядело револьверное дуло. Котя спросил, и голос его дрожал: а чей… а от кого тебе достался этот перстень?.. – и Митю поразила тоска, с какой был задан печальный, наивный вопрос. Митя не ответил. Он спросил. Он спросил: отчего ты так загрустил, Котя?.. И тот ответил: князья Оболенские – друзья Царя… вся моя родня – в Париже… у тебя была парижская жена, ее убили… а подобный перстень, по семейной легенде, мой дед, влюбленный в Великую Княжну Татьяну, подарил ей, а она передарила его отцу, а отец, видишь… И Митю понесло, будто он вина хлебнул. До начала службы он успел выложить Коте все – про старуху, про драгоценности, про их роковой уход от него, будто кто-то невидимый злобно, торжествующе мстил ему, выхватывал сокровища у него из рук. «Да, так и должно быть, Митенька, – дрожащим голосом проговорил Котя, плотней запахиваясь в шубу. – Это все тебе ведь не прнадлежит. И их у тебя отбирают. Тебе показывают, что к чему. А ты все будто не понимаешь. Но ты поймешь. И скоро. Я постараюсь тебе помочь. Только не сверни с пути. Пройдет время – я тебе, дорогой, больше расскажу». Митя понюхал пальцы, пахнущие табаком. «Ты на меня крест надел, а я – на тебя. Мы теперь с тобой – крестные братья, Котя». Он усмехнулся. Эмиль – Папаша, а Котя – брат. Впору перочинным ножиком резать ладонь и смешивать кровь. Обойдемся без сентиментов, без мальчишьих штучек. Когда они вышли из сторожки, чтоб идти на службу, уже совсем смерклось, и над Ипатьевским монастырем сияли звезды, и среди них – огромная, кроваво переливающаяся звезда, и Митя узнал, что это Марс.

Казино, казино… Рулетка, шарик, волчок… Карты, карты, рубашками, картинками вверх… Зеленое сукно игорного стола…

И – внутренность строго высокого храма, где воздевает руки священник, возглашая: «Вонмем!.. Миром Господу помолимся!..» – где слаженно и печально поет мощный хор; где нежно зеленеют и светятся сусальным золотом радостные фрески, где горят, пылают счастливые, безумные свечи, тайные огоньки, души ушедших, души живых… Два мира. Две дороги. Зачем он по этой-то дороге идет. Здесь его обсмеют, не признают. Он же замаран со всех сторон. Он болен. Не подходите! Он прокаженный. А бедный Котя думает – он излечится одной только этой счастливой Рождественской Литургией.

Кто написал Литургию?.. Василий Великий, Иоанн Златоуст, – шептал ему Котя… Ему ничего не говорили эти имена. Эти люди давно умерли. А служба жива. В честь Рождества. Родился Бог, две тысячи лет назад. А разве Бог – рождается?.. Он же был всегда… Митя ничего не понимал. Не хотел понимать. Он только чувствовал: запах ладана, и жаркий треск множества свечей, и медовый, иззелена-янтарный свет от качающихся в вышине на сквозняках лампад, и яркие, трепещущие, красно-мандаринные свечные язычки, и тонкий коричневый тающий, плывущий воск перед ликами Богородицы, перед огромными византийскими печальными глазами Спаса Нерукотворного… – а вот и Спас в Силах, а вот и святой Николай, лысый, чем-то похожий на Котю, такие же пушистые волосы разлетаются вокруг лысины, такие же румяные скуластые щеки, такие же морщины на лбу, только у Николая глаза печальные, а у Коти – радостные… И музыка, гул музыки, голоса совсех сторон, они поют, они славят, они радуются. Все – радость. Митя, ты убил, но если ты попросишь прощенья, тебе оно будет дано. Невозможно! Этого не может быть! Нет, может. Все – может. Ты же не пробовал. Попробуй. Это же так просто. Слишком просто. Так просто, что даже страшно. Страшнее, чем стрелять в живое кричащее лицо.

Хор запел Рождественский тропарь. Дьякон возгласил хвалу Господу. Священник запел Великую Ектенью. «Блажени нищие духом, ибо тех есть Царствие Небесное… Блажени плачущие, ибо утешатся… Блажени миротворцы, ибо тии сынове Божии нарекутся… Блажени кротцыи, ибо тии наследят землю… Блажени милостивыи, ибо помиловани будут… Блажени изгнани правды ради, ибо тех есть Царствие Небесное..» Митя почувствовал – колени его подгибаются. Котя не останавливал его. Он склонился, упал, как подломленный, на колени, прямо на жесткие каменные щербатые плиты собора. И ему показалось – все нарисованные на фресках люди, святые, птицы и ангелы склонились перед Богом вместе с ним.