Изгнанники

Я неоднократно излагал аргументы против необдуманных действий в ответ на жестокости, приписываемые захватчикам из Лон-Сера. Нет необходимости вновь приводить их. Время лишь подтвердило их неоспоримость. Однако я принужден высказать некоторые замечания по поводу смущающего умы предложения, высказанного на последнем летнем Собрании, а именно что Барам может служить неким мандатом, который будет предъявлен правителям Лон-Сера нашими посланниками, если мы, конечно, окажемся настолько неразумны, что решим их отправить. Мне не следовало бы напоминать сторонникам этой ужасной идеи, что чужестранец обвиняется в наиболее гнусных преступлениях против нашей страны и народа. Сама возможность того, что он может быть освобожден и вернется на родину, оскорбляет память Джессамин, Передура, Ньялла и тех мужчин, женщин и детей, которые прямо или косвенно стали жертвами его злодеяний. Граждане Тобин-Сера спят спокойно, зная, что чужестранец в тюрьме, и их сон станет еще более безмятежным, когда его приговорят в конце концов к смертной казни, что и нужно было сделать уже давно.

Из «Ответа на доклад Магистра Баденао допросах чужеземца Барама», представленного

Магистром Эрландом. Осень, 4625 год Богов.

Он помешанный. Совершенно точно.

Оррис довольно быстро это понял, хотя неделю или даже две не хотел себе в этом признаваться. В конце концов, что он мог поделать? Обратиться за помощью было не к кому, а отказываться от задуманного он тоже не хотел. Да и дороги назад уже не было. Не мог же он просто вернуть Барама в тюрьму со словами: «Простите, я не должен был его похищать, но я же не знал, что он абсолютно сумасшедший». Оррису казалось, что у него только два пути: убить чужестранца и идти в Лон-Сер одному или же сделать все возможное, чтобы Барам не покалечил себя, или его, или кого-нибудь еще, и надеяться, что со временем его рассудок начнет проясняться, не будучи подавленным тюремными стенами. Он выбрал второе, хотя ему и пришлось долго себя уговаривать.

Он должен был понять, во что впутывается, еще той ночью в тюрьме. Должен был заметить, как вздрагивали охранники при каждом внезапном движении Барама. Должен был уловить, как вымученно они шутили по поводу его непредсказуемого поведения. И ему бы следовало задуматься, чем вызвано монотонное заунывное бормотание чужестранца. Где-то в глубине души он понимал истинную причину, но убедил себя в том, что сумеет с этим справиться. «Все это оттого, что он так долго пробыл в заключении», — уговаривал он себя, хотя, возможно, и был прав. Но это ничуть не облегчало положения.

Первые полтора дня прошли достаточно гладко. Даже помывшись, Барам не очень охотно покинул здание тюрьмы — и это тоже должно было натолкнуть Орриса на размышления, — но прогулка ночью под открытым небом отвлекла его. Правда, по мнению Орриса, они двигались слишком медленно. Он и так никогда не причислял себя к терпеливым людям, а той ночью было отчего нервничать. Но после проведенных в камере четырех лет чужестранец был в ужасающей физической форме и не обладал ни силой, ни выносливостью, необходимыми для долгого путешествия, вдобавок ему досаждали отвратительные язвы, покрывавшие стопы. Оррис залечил бы их, но Барам не давал магу не то что тронуть, но даже приблизиться к нему. Тем не менее они все же отошли на заметное расстояние от тюрьмы и через Ястребиный лес по слегка уходящей вверх тропе направились к предгорьям хребта Парне.