Изгнанница (СИ)

-Вас, граф Гелберт Данский и вас, кавалер Далмат Гарисский, тоже касается, - Елизар оставил Лорисс в покое и развернулся на каблуках. - Не дайте мальчику бесславно умереть. Опасаюсь, что из-за собственной глупости он Тьме душу отдаст. Пожалейте пацана, вы, многоопытные мужи. Если знаете что-то о его происхождении - самое время сказать. А, ваше сиятельство? Оклемается, после спасибо скажет. А так, не ровен час, разозлюсь. Останутся потом от вашего упрямца рожки да ножки. А, кавалер Далмат?

Далмат звучно усмехнулся. Гелберт по-прежнему равнодушно наблюдал за восходящим Гелионом.

-Смотри, Гелберт, - не дождавшись ответа, продолжил Елизар, - когда кожа на его спине повиснет лохмотьями, тебе станет его жаль. Вот тогда пожалеешь, что не надумал говорить. Или что сам не стоишь на помосте, вместо него. Пожалеешь, а птенчика будет не спасти… Видишь, Виль, и друзья тебя не пожалели. Что ж, пришла пора пострадать за дело… правое, надеюсь.

Елизар развернулся и пошел. Рядом с помостом, чуть поодаль, стояла высокая скамья. На нее он и сел, широко расставив ноги.

-Прости меня, сынок, если сможешь, - услышала Лорисс шепот. Но к ней эти слова не имели отношения. То Ильяс обращался к отрешенному от происходящего Глебу. - Наступают новые времена, а ты так и не сумел этого понять. У меня, видишь, семья. Мне есть о ком теперь заботиться. Прости, если сможешь. Елизар человек чести, он отпустит тебя, если дядя заплатит за тебя выкуп. Не поминай меня лихом. У меня, видишь, семья…

На самом деле, его “семьи” Лорисс на площади не заметила. Мелисенты нигде не было видно. Вполне возможно, что она скрывалась за одним из окон, выходящих во двор, за тяжелыми портьерами.

Лорисс не дали дослушать до конца душещипательную семейную сцену. Два дюжих молодца вздернули ее под руки и поволокли на помост. Ноги ее заплетались. Она не поспевала за ними. Особенно трудно ей дались ступени. Она спотыкнулась и тяжело навалилась на руки бородатого мужчины. Тот не стал церемониться, грубо встряхнул, и ей пришлось обрести относительную устойчивость. Правда, после того, как ее руки растянули в стороны и привязали к верхушкам столбов, с трудом удерживаемое равновесие мало что решало.

Она стояла на дощатом, свежесрубленном помосте, привязанная за руки к двум столбам. На чистых досках не было пятен крови, и это порадовало ее. Она всерьез сомневалась, удалось бы ей сдержать рвотный позыв, будь помост в неоднократном употреблении по назначению. В глазах застыла серая дрожащая муть. Моргай - не моргай, мало что изменится.

Когда Лорисс почувствовала, как острым ножом на ней режут рубаху, от всех чувств, и, прежде всего, страха, не осталось и следа. Пограничное состояние совершенного бесчувствия - не обольщайся, вздохнешь, и неминуемо скатишься в пропасть, а оттуда, хоть грызи веревки, все равно не выберешься - даже испугало ее. Ведь ясно же, что произойдет дальше. И, несмотря на грядущий позор, ничего похожего на стыд она не испытывала. Гелион не спешил показывать свой лик над зубчатыми вершинами стен. Лорисс была с ним солидарна: не на что здесь смотреть. Но в безоблачном небе парила одинокая птица. Порыв ветра, сорвавшийся с высоты, добрался до помоста, взъерошил волосы и охладил разгоряченную кожу. Где-то на затылке нестерпимо заныла рана.

Лорисс ощутила, как с шеи срезали шнурок с заветным мешком. Там, кроме многострадальной трубки хранился и золотой амулет с оскаленной волчьей мордой. Лорисс видела, как льняной мешочек передали Елизару.

-Что за хрень, ты ранен что ли? - услышала Лорисс за спиной недовольный шепоток.

Тот, кто срывал с нее одежду, не стал церемониться с корсетным поясом - гордостью старика Нифонта Тилия. Прочные нити с трудом поддавались лезвию ножа. То, чего Лорисс подсознательно ждала и не могла не бояться, как бы ни пыталась себя уверить, все же произошло. К ее ногам вместе с рубахой упал и корсетный пояс.

И в тот же миг глубокая тишина накрыла двор. Не слышно было ровным счетом ничего. Даже ветер затих. Лорисс закрыла глаза. Ей отчаянно, до боли, захотелось, чтобы безмолвие длилось вечно. Она стояла с закрытыми глазами, и так легко представлялось, что никого во дворе нет, что все испарились, и она одна осталась на помосте, распятая меж двух столбов. Как кстати бы сейчас… пустота. Пусть остаются распятие и боль, только чтобы не было многочисленных глаз, ощупывающих ее беззащитное тело!

Лорисс сдалась первой. Она устала ждать и открыла глаза. И в тот же миг тишина треснула, как лед на реке. Гул голосов, распадаясь на отдельные островки криков, свиста, возгласов, обрушился на Лорисс со всех сторон. Кричали женщины, шумели охранники, кто-то оглушительно свистел. Да так, что заложило уши.

И среди невообразимого гама и суеты, Лорисс запомнилось только одно: вытянутое в немом удивлении, с открытым ртом, белое лицо Глеба.