Изюм из булки

В целях экономии места опускаю несколько строф пыльных банальностей, следовавших в столбик вслед за первой. Заканчивалось стихотворение так:

Вот мой совет. Но и при этомСперва, мой друг, родись Поэтом!

Элегия (уже моего производства) звучала так:

Лысеют бывшие ребята,Бурьяном зарастает сквер,А дядя Степа – плагиатор,Хоть в прошлом – милиционер…

Хмара прочитал это и сказал: – Замечательно.

И вернул мне листок. Я спросил: как насчет того, чтобы это напечатать? Павел Феликсович посмотрел на меня, как на тяжелобольного, и сказал:

– Виктор! Это Михалков. Я сказал: ну и что?

Хмара посмотрел на меня так, как будто я только что, на его глазах, с рожками на плоской голове, вышел из летающей тарелки.

– Вы молодой человек, – сказал наконец Павел Феликсович, – у вас всё только начинается…

Сказавши это, Хмара замолчал, но я почему-то понял его так, что, если произведение будет напечатано, у меня всё может тут же и закончиться. Скорее всего, он был прав.

Впрочем, с высоты нынешнего знания о советской литературе, замечу, что обвинение в плагиате было некорректным: гимнописец, скорее всего, не читал ни Раймона Кено, ни собственный текст в «Авроре». Сварганил все это по-тихому какой-нибудь литературный негр с михалковских плантаций, – так что, как говорится у юристов, обвинение нуждается в переквалификации.

А в общем, конечно, я нарывался – и не исключено, что нарвался бы, но тут случилась перестройка. Яд, накопленный мною к двадцати восьми годам, понадобился аптекам, и меня начали помаленьку публиковать.

Рубка «хвоста»

Отделом «Сатиры & юмора» в «Московском комсомольце» заведовал в те годы Лев Новоженов – человек меланхолический и к суете не склонный. Он брал у меня из рук рассказик, знакомился с содержанием первого абзаца, потом сразу заглядывал в последний, заодно получая представление о размере текста, и, откладывая листки в сторону, сообщал:

– Сдам в четверг.

Мое честолюбие рвалось наружу, мне надо было, чтобы меня оценили, похвалили…

– Лева! – просил я. – Прочти!

– Ну чего я буду это читать? – резонно отвечал Лева. – Я же вижу: хороший рассказ…

Хороший не хороший, но если на верстке выяснялось, что текст не влезает в полосу, его сокращали простым арифметическим способом: отсчитывали лишние знаки с конца рассказа и ставили точку в том месте, где отсчет заканчивался. У газетчиков эта процедура называется «рубить хвосты».

Когда эдаким образом мне отрубили однажды «хвост» по самые уши, я потерял пиетет и возопил. Лев Юрьевич хладнокровно переждал авторскую истерику и поинтересовался:

– Фамилию твою набрали правильно?

– Да, – вынужден был признать я.

– Ну вот, – удовлетворенно произнес Новоженов. – Сегодня еще сто тысяч человек узнают, что ты есть. Скажи спасибо.

И я благодарил Новоженова и учился у него относиться ко всему философски… Но, кажется, так и не выучился.

Эстрада ждет

Насчет правильно набранной фамилии – Новоженов как в воду глядел.

Году эдак в восемьдесят четвертом случилось одно из первых моих выступлений: на окраине Москвы, в парке имени Дзержинского.

Дзержинского там как раз не хватало. Придя за кулисы, я обнаружил там пьяного в зюзю конферансье – москонцертовского детинушку в розовой рубахе. Детинушка явно нуждался в расстреле.

– Старик, – сказал он, когда я втолковал ему, что в числе прочих приглашен выступать. – Как тебя объявить?

Видя состояние товарища по эстраде, я печатными буквами написал в тетрадке свое имя и фамилию, выдрал лист и отдал его в нетрезвые руки. Конферансье прочел и сказал:

– Это мало.

– Нет-нет, – торопливо заметил я. – Совсем не мало. Больше ничего не надо!

– Старик! – ответил детинушка и, приобняв, обдал меня запахом, свойственным этой местности. – Ты не волнуйся, я тебя объявлю. Это моя работа – подать артиста публике…

И он меня подал.

– Выступает! – торжественно крикнул детинушка, как будто за кулисами ждал выхода как минимум Кобзон. – Лауреат премии журнала «Крокодил», лауреат «Клуба 12 стульев» «Литературной газеты», лауреат…

Минуты за полторы он напророчил все звания, которые мне предстояло получить в ближайшее десятилетие, и закончил:

– Виталий Шендрякевич!

Напутствие

Минимум раз в неделю в те годы я приходил в «МК» – и не только к Новоженову. Через пару дверей по тому же коридору в «Комсомольце» работал Александр Аронов.

Простенькая песенка «Если у вас нету тети…», мигом ушедшая в народ после выхода «Иронии судьбы», не сделала всенародно известным ее автора: он поразительным образом не умел – или не хотел – быть знаменитым. Поэзия Аронова – мощная, самобытная (как невозможно было ни с кем перепутать и самого Аронова: кряжистого, похожего на сильно выросшего тролля), – еще ждет своего часа. Хорошему стихотворению некуда торопиться, но – прочтите «Когда горело гетто…», прочтите «1956 год» и удивитесь, что вы прожили десятки лет, не зная ни этих стихов, ни фамилии их автора.