Изобретатель парейазавров. Палеонтолог В. П. Амалицкий и его галерея

Московский профессор Герман Адольфович Траутшольд полагал, что рухляки – следы большого моря с ядовитой водой, в которой «существование животных» было невозможным. Или, по другой его гипотезе, животные в древнем море всё же обитали, но их остатки погружались в песок, который оставался рассыпчатым, не скреплялся цементом и поэтому в нём постепенно растворились и исчезли «даже признаки окаменелостей»[99].

Из-за отсутствия окаменелостей рухляки считались геологической загадкой. Было не вполне ясно, когда они образовались: в пермском или в следующем за ним триасовом периоде. Впрочем, Докучаева эта загадка мало волновала. Спор, считать рухляки триасовыми или пермскими, не интересовал ни его, ни земство. «Всё, что относилось специально до рельэфа и геологии местности, изучалось нами на столько, на сколько это было необходимо для главной цели», – писал Докучаев в предисловиях к отчётам помощников.

Вероятно, он с самого начала решил относить рухляки к пермскому периоду – так о них написано в отчётах, опубликованных до поездки Амалицкого. Теперь стало ясно, что Докучаев угадал. Найденные в Горбатовском уезде окаменелости принадлежали пермским животным и исчислялись сотнями, если не тысячами образцов. «Немые рухляки» оказались не просто разговорчивыми, но даже болтливыми. Зачастую их переполняли окаменелости, хотя и весьма однообразные. Почти все находки принадлежали двустворчатым моллюскам, по форме и размерам напоминавшим миндаль. Причём сами раковины не сохранились, от них остались только внутренние или внешние слепки. Стоит на примере пояснить отличие.

Если вазу заполнить цементом, а потом разбить, то из застывшего цемента получится внутренний слепок вазы. С внешним сложнее. Для этого вазу надо погрузить в цемент, потом её разбить и извлечь обломки. Внутри останется полость. Если её заполнить раствором, получится внешний слепок. Внутренний слепок отражает внутреннее строение раковины, внешний – наружное.

Трудность состояла в том, что одни виды древних моллюсков были описаны по внутренним слепкам, другие – по внешним, третьи – по самим окаменелым раковинам, четвёртые – по отпечаткам. Сопоставить одно с другим, третье с четвёртым и всё вместе представляло собой нетривиальную и зачастую нерешаемую задачу. «У меня теперь действительно – редкая коллекция, но ирония судьбы – из 10 мест есть у меня ископаемые и все одни пластинчатожаберные… Есть несколько таких раковин, от которых известны только внутренние ядра, а у меня как раз наружные», – писал Амалицкий[100]

.

Помимо раковин двустворчатых Амалицкий собрал в рухляках куски пермских деревьев, причём на одном даже сохранились «как бы места прикрепления сучков и нечто в роде отдельных наслоений коры». Он нашёл чешую и «другие части рыб», крошечные зубы амфибий и большой зуб, который посчитал за зуб хищного ящера деутерозавра (Deuterosaurus biarmicus). В одном местонахождении оказались «целые скопления различного рода костей, которые, хотя и не потеряли своей структуры, но плохо сохранили наружный вид»[101]…

Иностранцев говорил, что прямая задача геолога заключается в том, чтобы «реставрировать физико-географические условия» прошлого и восстанавливать «условия жизни организованного мира»[102]. Амалицкий старался следовать этой идее и старательно реконструировал палеогеографию и палеоэкологию. В монографии про Горбатовский уезд он вкратце написал, что в пермском периоде здесь проходил берег моря, а пёстрые рухляки являются мелководными прибрежными отложениями. На близость суши указывали стволы растений, кости ящеров, а также обильные остатки двустворчатых моллюсков, которых Амалицкий считал пресноводными.

В 1884 году Докучаев вновь увеличил число помощников, которых прозвал «почвенниками». Амалицкий тоже отправился в Нижегородскую губернию, но теперь его задачи отличались от задач остальных участников: он проводил уже не почвенную съёмку, а полноценное изучение пермских отложений. Кроме рухляков он занялся исследованием подстилающих морских известняков.

Работу он проводил на средства Санкт-Петербургского общества естествоиспытателей, хотя формально трудился в интересах земства.

Пермские породы выходили на поверхность во всех без исключения уездах губернии. Амалицкий ездил изучать их три года подряд. Он облазил десятки обрывов, пещер и штолен, осмотрел обнажения в овраге Лубочный Враг, на реке Вонючке и у деревни Погибелка, собрал десятки килограммов горных пород и окаменелостей.

Составлять коллекцию помогали другие участники экспедиции. Вернадский передал Амалицкому кость ящера и чешýи рыб из рухляков у Нижнего Новгорода[103]. Левинсон-Лессинг отдал небольшой позвонок ящера из Васильсурского уезда[104].

За три года у Амалицкого скопилось множество материалов и наблюдений. Разобраться в них оказалось непросто. Пермские слои зачастую выглядели совершенно перепутанными: они были «то горизонтально напластованы, то выведены из этого положения и сильно возмущены: иногда волнисто изогнуты» и «даже поставлены на голову»[105].