Изобретатель парейазавров. Палеонтолог В. П. Амалицкий и его галерея

Садился за стол аккуратно одетый, маленький и щуплый Павел Николаевич Венюков, любитель девонских окаменелостей и сладких вин. Он с детства рос в окружении женщин – воспитывался матерью с бабкой – и отличался скромным, мягким характером[109]. У Иностранцева он работал уже несколько лет, мечтал поскорее выбраться из-под опеки и получить собственную кафедру. Ему это удалось в 1889 году. Он отправился читать геологию в Киевский университет, но сошёл с ума и был уволен с назначением пожизненной пенсии.

Зимой в кабинет заглядывал крепкий мужик деревенского вида, с огромной пушистой бородой – геолог Яков Антонович Макеров, с весны до осени бродивший по Сибири и Дальнему Востоку в поисках золота.

Приходил элегантный Левинсон-Лессинг в строгом военном костюме.

Амалицкий появлялся редко, у него, если верить Андрусову, уже появились «чиновничьи привычки, которые он сохранил и во времена своего Варшавского профессорства»[110]. Любопытно, что один из немногих приятелей Андрусова, Вернадский, тоже не слишком доброжелательно относился к Амалицкому и писал, что тот был «морально ниже» Левинсон-Лессинга. Впрочем, не объяснил, в чём ниже и почему[111].

Самым необычным сотрудником была Евгения Викторовна Соломко, первая русская женщина-геолог. Она работала у Иностранцева в 1883 году, опубликовала несколько небольших статей, но быстро завершила карьеру, вышла замуж и уехала из России.

Позже всех приходил Иностранцев. Параллельно с курсом в университете он читал лекции в Медицинской академии и с гордостью носил положенный этим учреждением военный мундир. Как уточнял Вернадский, причиной было тщеславие Иностранцева[112].

Сразу после появления Иностранцева научные занятия в кабинете прекращались. «Начиналась болтовня, рассказывание Иностранцевым анекдотов, из которых минимальное количество можно было рассказать при женщине, некоторую долю можно было, по Иностранцеву, поведать одной знаменитой актрисе, а большинство – только при мужчинах. Эта болтовня, не говоря о том, что мешала работе, и сама по себе раздражала. Ходили от стола к столу и рассказывали анекдоты. Поэтому я воздерживался от таких переходов. С другой стороны, в результате этого образовывался сбор у моего стола», – писал Андрусов[113].

В его воспоминаниях есть любопытная история.

Однажды на бале-маскараде Иностранцев якобы «рыскал повсюду и ухаживал за всеми хорошенькими». Особенно напористо, даже жестоко, приглашал отужинать стройную девицу в маске. Вдруг оказалось, что «девица» – это студент. Над Иностранцевым стали потешаться, говорили, что он даже мальчика от девочки отличить не может. «Александр Александрович был страшно чувствителен ко всему, что касалось его, надулся до невозможного и примирение состоялось очень не скоро», – вспоминал Андрусов.

Есть соблазн увидеть в неузнанном студенте Амалицкого и посчитать, что именно эта история стала поводом для написания портрета в женской одежде. Увы, история с Иностранцевым произошла примерно в 1885 году, а картина Репина датирована 1867 годом: слишком большая разница. Да и Амалицкий во время работы в кабинете носил приличную бороду. При всём желании его трудно было принять за барышню.

Видимо, на старинных маскарадах неразберихи с юношами и девушками случались часто, а Иностранцев обознался точно так же, как двадцатью годами раньше обознался другой педагог.

Научная работа Амалицкого шла точно по графику, он вообще отличался редкой пунктуальностью. Летние месяцы он проводил в поле, собирая пермские окаменелости и производя геологические наблюдения, зимой изучал найденные материалы.

Параллельно разбирал коллекцию Эйхвальда и ещё работал – сначала в канцелярии при Военном Совете Комиссии по устройству казарм, затем в Министерстве внутренних дел младшим помощником делопроизводителя медицинского департамента[114].

Отдыхать тоже успевал. Сохранилось его письмо Левинсон-Лессингу, отправленное примерно в 1885 году с Украины.