Изумрудные зубки

– Да, недалеко от дома Афанасьевой была обнаружена его машина, а в ней документы на имя Зельманда Кирилла Кирилловича. Пятьдесят лет, личность, положительная во всех отношениях. Руководитель Российского отделения Фонда гуманитарной помощи детям стран Южной Америки, пострадавшим от наркотиков. При себе были дубликаты ключей, в том числе и от дверей этой квартиры. Зачем пришел, что искал – непонятно. Умер...

– От инфаркта?

– Не совсем так. Он скончался от приступа, спровоцированного передозировкой сердечного препарата – дигиталиса. Неполная упаковка этого лекарства обнаружена у него в кармане, так же, как и рецепт врача, который выписан на его имя. В общем, ерунда какая-то. Экспертиза установила, что к тому моменту, как обнаружили его тело, Зельманд был мертв уже по меньшей мере два часа. На упаковке лекарства отпечатки пальцев только самого Зельманда. Получается, парень пришел в чужую квартиру, все там перевернул, потом шарахнул передозировку своего же сердечного средства, да и помер на месте преступления. Ерунда! Как ты думаешь, это не жена Афанасьева подсунула ему лишних таблеточек, а потом сама разгромила квартиру? Может, там какой-нибудь любовный многоугольник? Мужа по башке треснули, в землю закопали, а сами разобраться не могут кто кого любит-не любит?

– Ты Таньку не трожь. У нее алиби. В то время, когда этот Зельманд в ее квартире шарился, мы с ней вместе были у Павловской Людмилы Сергеевны, она подтвердит, никуда не денется. Это бывшая любовница Глеба, у нее дача в поселке Кленовом – от поворота первый дом с флюгером. А прописана она в квартире по улице Шатурской дом сорок, квартира тридцать четыре. Проверь! Нас видела куча народа, в том числе и какой-то Рома, приятель этой Павловской. Кстати, квартира Павловской тоже разгромлена. Там тоже кто-то что-то искал! Это не воры, потому что деньги, техника, ценные вещи, все осталось на месте. Дверь не взломана, открыта ключом. Мою квартиру тоже вскрыли вчера и тоже ничего не пропало. Именно поэтому я не ночую дома – боюсь! Так что Таньку не трожь! Она святой человек и никакого многоугольника с ее участием быть не может. Она знать не знает этого Зельманда!

– Тогда откуда у него ключи от квартиры?

– Так разбирайся, на то ты и профессионал!

– Где ты сейчас живешь?

– К делу это не имеет ни малейшего отношения. Я ведь не подозреваемая?

– Как сказать... Я бы с удовольствием посадил тебя денька на три в «трюм» – это наш изолятор, он в подвале находится...

– Ты просто дрянь!

– Чтобы иметь возможность видеть тебя, когда захочется.

– Скотина!

– И восхитительную возможность слышать...

– Что-то спасателей долго нет.

– И электрики с вертолетчиками не торопятся!

– Давай, сами кого-нибудь вызовем, – Сычева нащупала на груди мобильный.

– Не надо! Когда еще на такой верхотуре на халяву с красивой женщиной посидишь?

– Ты считаешь меня красивой?

– Как Анастасия Заворотнюк.

– Не смей меня ни с кем сравнивать! Даже с Заворотнюк. Что там кричат внизу?

– Кажется, чтобы мы тут еще чуть-чуть потерпели. Когда я был маленький, папа меня учил, что если чего-то очень боишься, нужно громко запеть и тогда страх сам испугается и удерет.

– Запеть?

– Да!

– И какой песни боится твой страх?

– Нам ли, стоять на месте, в своих дерзаниях всегда мы правы! [1]  – громко и чисто пропел Карантаев. – Труд наш есть дело чести, есть подвиг доблести и подвиг славы!!

Вороны ответили ему громким карканьем.

– Нам нет прегра-ад, – подхватила Сычева песню, которую хорошо знала из старых советских кинофильмов, – ни в море, ни на су-у-ше!

– Нам не страшны, ни град, ни облака-а-а! – вдруг подхватили из других кабинок. Запели даже мамаши с детьми, даже подростки, которые по идее, эту песню знать не могли.

– Пламя, души своей, знамя страны своей, мы пронесем, через миры и века-а-а-а!!

Вдали послышался вой пожарной сирены.

Карантаев вдруг резко встал и раскинул широко руки.

– Я больше не бою-ю-юсь! – закричал он. – Я ни черта, ни фига, нисколечки не бою-ю-ю-юсь!!!

Отставать от лейтенанта было как-то неловко, Сычева тоже отцепилась от поручня, встала и помахала руками, изображая полет.

– И я не боюсь, – не очень уверенно сказала она.

В других кабинках продолжали громко петь советскую песню. Сычева, скосив глаза, рискнула посмотреть вниз. Там подъехали две пожарных машины и вокруг них началась суета.

– Вряд ли лестницы достанут до нас, – сказал Карантаев и, вдруг оттолкнувшись от пола, встал вверх ногами, уперевшись головой в скамейку.

Одновременно с этим колесо неожиданно дернулось и пришло в движение.

Лейтенант покачнулся и стал заваливаться за невысокие перила.

– Стой! – заорала Сычева и бросилась к лейтенанту. Она схватила его за пыльные стоптанные ботинки и стала тянуть их на себя, стараясь изменить центр Карантаевской тяжести. – Гимнаст хренов!! Долбаный эквилибрист! Придурок! Больной! – Она прижимала его ноги к своей груди так, будто они были самой желанной ее добычей.

От натуги и ужаса, глаза у лейтенанта вылезли из орбит, щеки покраснели, а уши приобрели фиолетовый цвет.