К берегу удачи. Кривой домишко. Объявлено убийство. Три слепых мышонка

— Оставьте, Тавернер, я уверен, вы кого-то подозреваете. Мы ведь с вами не в суде.

— Это верно, — мрачно отозвался Тавернер. — Но до суда дело и вообще может не дойти.

— Вы хотите сказать, что это не убийство?

— Нет, тут сомневаться не приходится. Его отравили. Но, сами знаете, какая морока с этими отравлениями. Доказательства добыть не так-то просто — дело деликатное. Все факты могут указывать в одном направлении…

— Вот это я и хочу от вас узнать. Вы уже, наверно, составили себе определенное мнение?

— Да, есть одна очень убедительная версия. Знаете, как бывает: все сходится, улики как нарочно подбираются. Но я почему-то не уверен. Дело мудреное.

Я обратил молящий взор на Старика. Он медленно проговорил:

— Как ты знаешь, Чарлз, когда речь идет об убийстве, самая очевидная версия обычно и оказывается правильной. Старый Леонидис вторично женился десять лет назад.

— В семьдесят семь?

— Да, на молодой двадцатичетырехлетней женщине.

Я присвистнул:

— Что за молодая женщина?

— Работала в кафе. Вполне приличная особа, красивая, но несколько анемичная[83].

— Это и есть ваша убедительная версия?

— А как бы вы думали, сэр? — проговорил Тавернер. — Сейчас ей всего тридцать четыре, возраст опасный. Она уже привыкла к роскошному образу жизни. К тому же в доме живет молодой человек. Учитель внуков. На войне не был — то ли сердце неважное, то ли еще что. Дружба у них — водой не разольешь.

Я задумался, глядя на него. Старая знакомая песня. По испытанному образцу. Вторая миссис Леонидис, как подчеркнул отец, особа в высшей степени порядочная. Но сколько убийств совершалось под такой маской!

— Чем его отравили? — полюбопытствовал я. — Мышьяком?

— Нет. Результат анализа мы еще не получили, но доктор считает, что это эзерин.

— Несколько необычно, правда? Наверняка нетрудно проследить, кто покупал.

— Нет, не тот случай. Лекарство-то его собственное. Глазные капли.

— Леонидис страдал диабетом, — пояснил отец. — Ему регулярно кололи инсулин. Инсулин продается в пузырьках с резиновой крышечкой. Игла для подкожных инъекций вводится через крышечку внутрь пузырька, и содержимое набирается в шприц.

Я догадался, что последует дальше.

— И в пузырьке оказался не инсулин, а эзерин?

— Совершенно верно.

— И кто делал укол? — спросил я.

— Жена.

Теперь я понял, кого подразумевала София, надеявшаяся, что убийцей окажется «именно тот, кто должен был оказаться».

Я задал еще один вопрос:

— Семья в хороших отношениях со второй женой?

— Нет. Кажется, в ссоре.

Картина складывалась вполне убедительная. И все-таки инспектор Тавернер был явно неудовлетворен.

— Что вам не нравится? — настаивал я.

— Если убила она, мистер Чарлз, ей было так просто вернуть потом на место пузырек с инсулином. Вот чего я в толк не возьму: почему она этого не сделала.

— Да, казалось бы, чего проще. И много в доме инсулина?

— О да, полные пузырьки, пустые пузырьки… Подмени она пузырек, и доктор нипочем не заподозрил бы, что дело нечисто. Ведь о признаках отравления эзерином практически ничего не известно. Доктор подумал, что дело в неправильной дозировке, и решил проверить, сколько введено инсулина, и таким образом обнаружил, что это вовсе и не инсулин.

— Стало быть, — задумчиво проговорил я, — миссис Леонидис либо очень глупа, либо очень хитра.

— То есть…

— Она, может быть, и рассчитывала на то, что уж за такую дуру вы ее не примете. Какие есть варианты? Есть еще подозреваемые?

— Фактически любой из домашних мог это сделать, — ответил отец невозмутимо. — В доме всегда был большой запас инсулина, по крайней мере, на две недели вперед. С одним из пузырьков можно было произвести нужные манипуляции, а потом незаметно подсунуть обратно, зная, что рано или поздно до него дойдет очередь.

— Насколько я понимаю, доступ к инсулину имели практически все?

— Его никто не запирал, пузырьки стояли в ванной на половине Леонидиса — на определенной полке в аптечке. Все передвигались по дому свободно, когда и куда хотели.

— Веский мотив?

Отец вздохнул:

— Милый Чарлз, Аристид Леонидис был сказочно богат! Он, правда, перевел изрядную часть денег на своих близких при жизни, но, возможно, кому-то захотелось иметь еще больше.

— И больше всех захотелось нынешней жене. А у ее молодого дружка есть деньги?

— Нет. Беден как церковная мышь.

И тут я сразу вспомнил строчку, которую когда-то цитировала София. А потом и почти весь стишок:

Жил на свете человекСкрюченные ножки.И гулял он целый векПо скрюченной дорожке.А за скрюченной рекойВ скрюченном домишкеЖили летом и зимойСкрюченные мышки.

— А как вам миссис Леонидис? — спросил я Тавернера. — Что вы о ней думаете?

Он ответил с расстановкой: