К берегу удачи. Кривой домишко. Объявлено убийство. Три слепых мышонка

На миг мне показалось, что она сейчас откажется, но она сказала: «Сюда», и мы пошли с ней через лужайку. С площадки для гольфа номер один открывался дивный вид — поросший соснами склон холма и дальше — сельский ландшафт в неясной дымке.

София привела меня в садик с альпийскими горками[86], выглядевший несколько заброшенным, и мы уселись на очень неудобную, грубую деревянную скамью.

— Ну? — спросила она.

Тон не обнадеживал. Но я все-таки изложил идею до конца.

Она слушала внимательно. Лицо ее почти ничего не выражало, но когда я наконец закончил, она вздохнула, глубоко вздохнула.

— Твой отец, — сказала она, — очень умный человек.

— Да, мой Старик не лишен достоинств. Идея, конечно, никудышная.

— Нет, нет, — прервала она меня, — совсем не никудышная. Пожалуй, это единственное, что может сработать. Твой отец, Чарлз, очень точно угадал, о чем думаю я. Он лучше понимает меня, чем ты.

И с неожиданной какой-то отчаянной горячностью она ударила кулаком по своей левой ладони.

— Мне нужна правда. Я хочу знать!

— Из-за нас с тобой? Но, любовь моя, ведь…

— Не только из-за нас, Чарлз. Речь идет еще о моем душевном спокойствии. Видишь ли, Чарлз, я вчера вечером не сказала главного… Я боюсь.

— Боишься?

— Да, боюсь, боюсь, боюсь. Полиция считает, твой отец считает, все считают… что это Бренда.

— Но вероятность…

— Да, да, это вполне вероятно. Вполне правдоподобно. Но когда я говорю: «Наверно, его убила Бренда», то сознаю, что я хочу, чтобы это было так. Но, понимаешь, на самом деле я так не думаю.

— Не думаешь? — переспросил я.

— Я не знаю, что думать. Ты услышал нашу историю со стороны, как я и хотела. Теперь я покажу тебе все изнутри. Мне просто кажется, что Бренда человек не такого склада, что она не способна на поступок, который может навлечь на нее опасность. Она слишком дорожит своей драгоценной персоной.

— Ну а ее молодой человек? Лоренс Браун?

— Лоренс настоящая овца. У него не хватило бы пороху.

— Неизвестно.

— Вот именно. Мы ведь ничего не знаем наверняка. Я хочу сказать, люди способны на любые неожиданные поступки. Ты составил о ком-то определенное мнение, и вдруг оно оказывается абсолютно неверным. Не всегда — но не так уж и редко. И все-таки Бренда… — София тряхнула головой. — Она всегда вела себя в соответствии со своей натурой, а это было бы так не похоже на нее. Она то, что я называю женщиной гаремного типа. Любит сидеть и ничего не делать, любит сладкое, красивые платья, драгоценности, любит читать дешевые романы и ходить в кино. И, как ни странно это может показаться, если вспомнить, что деду было восемьдесят семь лет, она, по-моему, была от него без ума. В нем ощущалась сила, энергия. Мне кажется, он давал женщине ощутить себя королевой… фавориткой султана. Я думаю и всегда думала, что благодаря ему Бренда почувствовала себя роковой романтической особой. Он всегда умел обращаться с женщинами, а это своего рода искусство, и с возрастом оно не утрачивается.

Я оставил на время обсуждение Бренды и вернулся к встревожившей меня фразе Софии.

— Почему ты сказала, что боишься?

София слегка передернулась и сжала руки.

— Потому что так оно и есть, — тихо ответила она. — Очень важно, Чарлз, чтобы ты меня понял. Видишь ли, мы очень странная семья… В каждом из нас сидит жестокость… причем совершенно разного свойства. Вот это и вызывает тревогу: то, что она разная.

Должно быть, на моем лице она прочла непонимание и продолжала более настойчиво:

— Сейчас постараюсь выразить свою мысль яснее. Возьмем, например, дедушку. Один раз он рассказывал нам про свое детство в Смирне и как бы между прочим помянул, что двоих пырнул ножом. Какая-то уличная ссора, кто-то его смертельно оскорбил — точно не знаю, но все, что произошло, для него было совершенно естественно. И он, в сущности, забыл про ту историю. Но, согласись, услышать о таком поступке в Англии да к тому же вот так «между прочим» — довольно дико.

Я кивнул.

— Это жестокость в самом прямом ее смысле, — продолжала София. — Затем бабушка. Я ее едва помню, но слышала про нее много. У нее жестокость, я думаю, шла от отсутствия воображения. Все ее предки — охотники на лис, генералы, этакие грубые бурбоны[87], преисполненные прямотой и высокомерием. Такие, нимало не сомневаясь, с легкостью распорядятся чужой жизнью и смертью.

— Не слишком ли это притянуто за уши?

— Может быть, и притянуто, но меня всегда пугал этот тип людей — жестоких в своей прямоте. Дальше — моя мама, она — актриса и прелесть, но абсолютно лишена чувства меры. Она из породы эгоцентриков[88], которые видят происходящее лишь постольку, поскольку это касается их самих. Иногда, знаешь, это пугает. Затем — Клеменси, жена дяди Роджера. Она — ученая, проводит какие-то важные исследования. Тоже безжалостна в своем безлико-хладнокровном стиле. Дядя Роджер — тот полная ей противоположность, добрейшая и милейшая личность, но вспыльчив до ужаса. Любая мелочь способна вывести его из себя, и тогда он буквально теряет над собой власть. Отец…

Последовала долгая пауза.