К предательству таинственная страсть...

Поскольку Владимир Высоцкий был сыном советского офицера и переводчицы с немецкого языка, при жизни Сталина работавшей в структурах НКВД, а одновременно являлся таким же стопроцентным “шестидесятником”, как Евтушенко, Вознесенский, Рождественский и прочие “дети Оттепели”, он не мог не вставить своё словечко в литературную сталиниану. Восьмого марта 1953 года, в траурный день похорон восьмиклассник Высоцкий (в таком возрасте никто из “шестидесятников” не славил Сталина) написал стихотворение “Моя клятва”:

Разливается траурный марш,Стонут скрипки и стонут сердца.Я у гроба клянусь не забытьДорогого вождя и отца.В эти скорбно-тяжёлые дниПоклянусь у могилы твоейНе щадить молодых своих силДля великой Отчизны моей.

Имя Сталин в веках будет жить,Будет реять оно над землёй,Имя Сталин нам будет светитьВечным солнцем и вечной звездой.

Стихи наивные, но искренние, на уровне межировских. Тем удивительнее, что с не меньшей страстью Высоцкий ещё раз отозвался о Сталине в середине 1970-х годов, о чём пишет автор книги “Другой Высоцкий” искусствовед Фёдор Раззаков:

“Даниэль Ольбрыхский (известный польский киноактёр) с несколькими своими соотечественниками приедут в СССР, и Высоцкий повезёт их за город, на пикник. Возвращаясь обратно, они будут проезжать мимо бывший дачи Сталина в Кунцево. Высоцкий тогда бросит фразу: “Здесь сдох Сталин”. Ольбрыхский переведёт эти слова своим друзьям, смягчив одно слово: вместо “сдох” скажет “умер”. На что Высоцкий взорвётся: “Я же сказал, что сдох! Так и переводи!”

“Нам не дано предугадать, как наше слово отзовётся”, — сказал когда-то Фёдор Тютчев. Но если верить всем, кто вспоминал, как умирал Высоцкий (“Умер он ночью во сне, связанный верёвками. Друзья связали его, чтобы не буйствовал и отдохнул перед спектаклем…” — А. Вознесенский, книга “Ров”, М.: Советский писатель. С. 187), то хочешь не хочешь, вспоминаются его слова: “Сталин сдох!” Слова беспощадные и бесчеловечные, и, может быть, повлиявшие на драматические обстоятельства, при которых умирал сам Высоцкий. Вспоминаются русские народные пословицы: “Ради красного словца не пожалеет ни мать, ни отца”, “Слово не воробей, вылетит — не поймаешь” и т. п. А может быть, это была “к предательству таинственная страсть” — своеобразная болезнь “шестидесятнической” богемы.

* * *

Известно, что Сталин выезжал со своей Кунцевской дачи в Кремль через Арбат, и эта процессия была замечена многими поэтами-“шестидесятниками”, в том числе Слуцким:

Однажды я шёл Арбатом.Бог ехал в пяти машинах.От страха почти горбата,В своих пальтишках мышиныхРядом дрожала охрана.Было поздно и рано.Серело. Брезжило утро.Он глянул жестоко и мудроСвоим всевидящим оком,

Всепроницающим взглядом.Мы все ходили под богом,С богом почти что рядом.

Этому земному богу Слуцкого свойственно и “всевидящее око”, и “всепроницающий взгляд” — всё, вроде бы отвергнутое, ветхозаветное, но вдруг всплывшее из доисторической вавилонской бездны или из “Книги царств”. Для выходца из-за черт оседлости, из белорусско-украинского местечка Сталин — это бог, которого поэт приравнивает, увы, не к Иисусу Христу, а к более привычному своему местечковому идолу:

Он жил не в небесной дали,Его иногда видалиЖивого. На Мавзолее.Он был умнее и злееТого — иного, другого,По имени Иегова…

Чуткий к переменам воздуха истории Слуцкий одним из первых заметил, что “обслуга” и “охрана”, преданная “человекобогу”, после хрущёвского разоблачения “культа личности” тут же бросилась воспевать нового хозяина — мифического, лежащего в Мавзолее, но без культа которого они не могли даже представить себе своё будущее — идеологическое, материальное, властное:

Художники рисуют Ленина,как раньше рисовали Сталина.А Сталина теперь не велено:на Сталина все беды взвалены.Их столько, бед, такое множество!Такого качества, количества!Он был не злобное ничтожество,скорей — жестокое величество.