К предательству таинственная страсть...

Чтобы восстановить в памяти подробности этого скандала, я решил перечитать евтушенковскую “Автобиографию.”. Однако найти её в крупнейших библиотеках Москвы — в “Ленинке”, в “Историчке”, в “Иностранке”, в университетской “Горьковке” не удалось. Этих изданий в них просто не было ни в свободном доступе, ни в спецхранах. Тогда я по совету знающих людей отправился в Библиотеку Русского Зарубежья имени Солженицына, где мне с большим трудом отыскали не французское и не германское издания “Автобиографии.”, но лондонское, изданное во “Р1едоп Ргезз” в 1964 году, попавшее в солженицынскую библиотеку из Брюсселя, из частной библиотеки некоего Леонида Левина. Потрёпанная книжечка в мягком переплёте, кем-то зачитанная, вся почёрканная, со словами на шмуцтитуле: “Дурь со свистом”, — с коротким невыразительным предисловием, подписанным инициалами “Д. Б.”, и с перепечаткой из советской прессы осуждающих Евтушенко отзывов поэта Василия Фёдорова, кратким словом Юрия Гагарина “Позор!” и статейкой секретаря ЦК ВЛКСМ тех лет Сергея Павлова, озаглавленной “Языкоблудствующий Хлестаков”.

Я быстро пробежал глазами 124 страницы хвастливого и многословного текста и сделал несколько выписок, характеризующих автора. “Когда я вижу человека с помещичьей психологией, то мне всегда хочется тоже подпустить ему красного петуха”. Эти слова Евтушенко написал о своём родственнике по материнской линии, который сжёг в Белоруссии помещичью усадьбу во время крестьянского бунта. Как это ни смешно, но когда началась грузино-абхазская война 1992 года, у Евтушенко сожгли в абхазском Гульрипше дачу, которую ему при советской власти построили и подарили абхазы. Как говорится, напророчил на свою голову.

“Революция была религией моей семьи, — пишет Евтушенко в “Автобиографии.” — Мой дед Ермолай Евтушенко, полуграмотный солдат, учился в военной академии, стал комбригом, занимал крупный пост заместителя начальника артиллерии РСФСР. Последний раз я видел его в 1938 году: “Я хочу с тобой выпить!” — “За что?” — спросил я. “За революцию”, — ответил дед сурово и просто. А потом запел тягучую песню кандальников, песни забастовок, песни гражданской войны”.

Трудно поверить, что дед вёл такой разговор с шестилетним внуком, предлагая ему выпить за революцию. Но что написано пером, того не вырубишь топором.

Постоянно хвастаясь своим интернационализмом, поскольку в его жилах, как он сам выяснил, течёт “немецкая”, “шведская”, “польская”, “латышская” и “украинская” кровь, Евтушенко, тем не менее, неоднократно заявлял, что он отвергает “родство по крови”

, ведущее к национализму: “Я презираю национализм. Для меня мир разделён на две нации: нация хороших людей и нация плохих людей”.

Но этого ему показалось мало, и он тут же поклялся в верности коммунизму, понимая, что генсек Хрущёв оценит это признание: “В связи с тем, что коммунизм, как я уже сказал, стал самой сутью русского народа, то циники и догматики не просто предатели революции — они предатели своего народа”, — написал он в письме Хрущёву по поводу своей “Автобиографии.”. Однако и это утверждение ему показалось недостаточным, и Евгений Александрович, понимая, что кашу маслом не испортишь, добавил:

“Для меня как для русского, как для человека, для которого заветы Ленина — самое дорогое на свете, антисемитизм всегда был вдвойне отвратителен”…

Ну, за эти слова Хрущёв должен был не кричать на Евтушенко, а приколоть ему орден на лацкан пиджака.

А Евгений Александрович, сообразив, что тема интернационализма для него, у которого “еврейской крови нет в крови” — всё равно, что золотая жила для золотоискателя, уже не останавливался на достигнутом, и вот какую сцену то ли вспомнил, то ли сочинил для доверчивого читателя в своём лондонском издании:

“Вдруг открылась дверь, и появился старичок-наборщик в рабочем халате.

— Ты Евтушенко будешь? Дай руку, сынок. Я набирал твой “Бабий Яр”… Правильная вещь! Все рабочие у нас в типографии читали и одобряют… — Рука старичка нырнула в халат, и оттуда появилась четвертинка водки и солёный огурец.

— Это тебе наши рабочие прислали, чтоб ты повеселел. Не волнуйся, давай и я с тобой выпью за компанию… Ну, так-то оно лучше… Я, брат, в молодости в рабочей дружине участвовал. Евреев мы от погромщиков защищали. Хороший человек антисемитом быть не может… Старичок что-то ещё говорил, и мне как-то спокойней становилось на душе”.