К предательству таинственная страсть...

…Помню я Гульрипш. На берегу —Позабыть вовеки не смогу —Дачный дом построен, как дворец!Лаврами увенчанный певец,Евтушенко, важный юбиляр,От абхазов принял этот дар!В ход пошёл технический прогресс —Братскую как будто строим ГЭС!Как иначе, ведь приехал друг —Трудимся, не покладая рук!А и то: поэту ведь полтинник!И с друзьями гордый именинникПразднует сегодня юбилей…

Нет ему Абхазии милей!В Цебельде, на склоне гордых гор,Где отыщет любопытный взорВдалеке Кодорское ущелье,У поэта нынче новоселье!И шатёр предстал в помпезном стиле(Целую неделю возводили!).Вид прекрасен, зодчие смелы —Под ногами плавают орлы!Думаю, писателя иного,Мирового корифея слова,Не найдётся, чтобы даты теНа такой отметить высоте!Что ни пожелай, дадут легко,

Будь то дичь иль птичье молоко.Свадьба гор и моря, говорят,На былинный первозданный лад!Реки вин, отличная еда…Юбиляр в ударе, как всегда.О его заслугах, встав, как встарь,Повествует первый секретарь.За поэта поднимает рог:“Он не гость, он дома, видит Бог!..”Все, кто был — в горах, на берегу —Подтвердят, что я сейчас не лгу.Юбиляр, видавший много стран,Не привык за словом лезть в карман.

И, торжествен, но в общенье прост,Возглашает он ответный тост,Молвив: “С достопамятного дня,Как привёз Ласуриа меня,Я горжусь Абхазией родной,Как второю Родиной земной!От неё, клянусь, я без ума.Мне Сухум — как станция Зима!Знайте ж, люди, — я не промолчу…”………………………………………….Но с тех пор, как вся Апсны в беде,Что-то с ним сродни параличу —Он ни слова не сказал нигде!Он оглох, похоже, и ослеп…

Дружеских не стало больше скреп.Никогда уж больше, никогда,Вновь его не встретит Цебельда!Не плеснут здесь волны о былом,Говоря с распластанным орлом!

Поэма Ласуриа была написана при жизни Евгения Александровича, но, думаю, он её не читал, поскольку не до абхазских воспоминаний было нашему борцу с “партийно-бюрократической системой”, защитнику украинских “руховцев” и другу грузинских уголовников. Он всю жизнь считал, что многие

поэты — его современники и вообще писатели — обязательно должны завидовать его таланту, его литературной судьбе, его славе. И меня он зачислял в ранг завистников.

Наивный человек. Как будто у людей нет других, более серьёзных причин для отторжения, нежели зависть! Ну, вспомнить бы ему, как много лет тому назад, когда мы были с ним на родине Яшина, между нами вдруг вспыхнуло пламя взаимной неприязни.

Мы сидели большой и шумной компанией московских и вологодских литераторов в гостинице городка Никольска — только что вернулись с родины Яшина из деревни Блудново и продолжили своё праздничное общение в двухэтажном деревянном доме, в большой комнате со скрипучими полами.

Стояло раннее лето, и в распахнутые окна ветерок, дующий с реки Юг, вносил в комнату сладкие запахи отцветающей черемухи. Настроение у всех было превосходное.

Но всё испортил мой тёзка — критик Станислав Лесневский. Он встал со стаканом в руке и предложил здравицу в честь “знаменитого, великого русского национального поэта Евгения Евтушенко”. Слова Лесневского покоробили всех — всё-таки Вологодчина — родина Николая Клюева, Александра Яшина, Николая Рубцова. Бестактно…

Взглянув на улыбающегося Евтушенко, принявшего как должное грубую экзальтированную лесть, я решил вернуть своего тёзку на грешную землю: