"К предательству таинственная страсть..."

Но ты, Женя, так же, как сражался “с призраками Сталина при помо­щи призрака Ленина”, пытаешься сражаться с призраками “охотнорядцев”, “лавочников”, “черносотенцев”, “держиморд” и прочими ушедшими в исто­рию уже несуществующими призраками человечества. Да, слово “лабазник” или “охотнорядец” в наше время, пожалуй, не поймёт никто из молодых лю­дей, наших с тобой внуков. Так для кого же ты пишешь? Я ещё могу понять те­бя, когда ты в “Бабьем Яре” говоришь от имени Дрейфуса или юноши из Бе­лостока, или даже перевоплощаешься в “Анну Франк”, но когда ты вещаешь миру о своей борьбе с “охотнорядцами” от имени Спасителя:

А вот я, на кресте распятый, гибну,

И до сих пор на мне следы гвоздей.

Я кричу тебе: “Имей совесть! Окстись! Не то иные твои читатели могут вспомнить, что распять Христа потребовала толпа не антисемитов, а верую­щих в Иегову ортодоксальных евреев, кричавших в лицо гуманисту Пилату: “Распни его!” — о чём свидетельствует подробно Евангелие от Матфея:

“Пилат, видя, что никто не помогает, но смятение увеличивается, взял воды и умыл руки перед народом и сказал: “Невиновен я в крови Праведника сего. Смотрите вы”, и, отвечая, весь народ сказал: “Кровь его на нас и на детях наших”.

Так что кого судить за гибель на кресте, за следы гвоздей на ладонях? Правоверных евреев?

“Бабий Яр” заканчивается буквально на запредельной по своему накалу ноте:

Ничто во мне про это не забудет!

“Интернационал” пусть прогремит,

когда навеки похоронен будет

последний на земле антисемит.

Еврейской крови нет в крови моей.

Но ненавистен злобой заскорузлой

я всем антисемитам, как еврей,

и потому — я настоящий русский!

Но как может быть похоронен на земле “последний антисемит”, если кон­ца-краю не видно вражде израильтян и арабов-палестинцев? Если сирийские арабы никогда не согласятся с оккупацией Израилем Голанских высот? Если нигде на земном шаре уже не исполняют “Интернационал”?

Но вершиной евтушенковского интернационализма и познания истории России можно считать оду “Вандея”, написанную им в 1988 году...

Вандея для него — это “реакция”. “И у реакции родной // есть дух ван­дейского навоза”, — пишет он, забыв, что назвал себя “есенинцем” и что его любимый Есенин в “Анне Снегиной” выдал убийственную отповедь эстетам и снобам: “Не нравится? Да, вы правы, привычка к Лориган и розам... Но этот хлеб, что жрёте вы, ведь мы его того-с... навозом!”

Но Евтушенке мало заклеймить “отечественный навоз”:

Отечественное болото,

Самодовольнейшая грязь,

Всех мыслящих, как санкюлотов,

проглатывает, пузырясь.

А кто такие “мыслящие санкюлоты” — борцы с Вандеей, с её навозом, с её болотами, с её “грязью”? Здесь наш санкюлот закусил удила: “Провин­ции французской имя // к родимым рылам приросло”, а “родные рыла” — это Гришка Мелехов? Аксинья? Пантелей Покофьевич? Мишка Кошевой?.. И, ко­нечно же, Шолохов, о котором, видимо, сказано: “Литературная Вандея, // пером не очень-то владея, // зато владея топором, // всегда готова на по­гром”. Может быть, “Вандея” и была готова на погром, но настоящий погром, называемый “расказачиванием”, ей устроили в 1919-1920-х годах “санкюло­ты” Л. Троцкий, Я. Свердлов, И. Якир и прочие якобинцы.

Ну, конечно, это о “вандейце” из станицы Вёшенской ближайший другсоперник Вознесенский разразился эпиграммой, опубликованной, как мне помнится, в “Метрополе”:

Погромщик и сатрап,

Стыдитесь, дорогой,

Один роман содрал,

Не смог содрать другой.

Русская литературная Вандея, по словам Евтушенко, “за экологию при­роды // встаёт, витийствуя, она, // но экология свободы // ей не понятна и страшна”...

Конечно, борьба русской “Вандеи” против поворота рек, за спасение Байкала и кедровых лесов Сибири, усилия Распутина, Залыгина, Чивилихина и прочих “вандейцев” ничто по сравнению с “переделкинскими ценностями”:

Литературная Вандея,

в речах о Родине радея,

с ухмылкой цедит, что не жаль

ей пастернаковский рояль.

“Отечественное болото”, “самодовольнейшая грязь”, реакция, идущая “свиньёй”, продолжающая традиции “охотнорядцев”, “лабазников”, “погром­щиков” —

Вот где для родины опасность,

когда заправский костолом

заходит со спины на гласность

со шкворнем или с кистенём...

Вот так идеологически обслуживал Е. Е. горбачёвскую эпоху “гласности”.

А что такое “шкворень” и “кистень”, наверное, уже не знал и сам автор.

Однако вспомним, что такое Вандея настоящая, а не выдуманная боль­ным воображением Е. Е.