"К предательству таинственная страсть..."

Мне очень больно за всю историю, которую подняли из мелкого ли­тературного (зачёркнуто и не разборчиво) карьеризма т. Сосновский и Демьян Бедный.

Никаких оправданий у меня нет у самого. Лично я знаю, что этим только хотят подвести (Попутчи “ков”) других “попутчиков”.

О подсиживании знают давно, и потому никто не застрахован от ка­кого-нибудь мушиного промаха. Чтоб из него потом сделали слона.

Существо моё возмущено до глубины той клеветой, которую воздвиг­ли на моих товарищей и на меня (с Демьяном мы так не разговаривали).

Форма Сосновского... (без)... (кружит голову), и приёмы их борьбы отвратительны. Из всей этой истории нам больно только то, что ударили по той струне, чтоб перервать её, (и) которая служила Вашим внимани­ем к нам.

Никаких антисемитских речей я и мои товарищи не вели.

Всё было иначе. Во время ссоры Орешина с Ганиным я заметил на­хально подсевшего к нам типа, выставившего своё ухо, и бросил (гром­ко) фразу: “Дай ему в ухо пивом (в ухо). Тип обиделся и назвал меня му­жицким хамом, а я обозвал его жидовской мордой.

Не знаю, кому нужно было и зачем делать из этого скандал общест­венного характера.

Мир для меня делится исключительно только на глупых и умных, под­лых и честных. В быту — перебранки и прозвища существуют, (но) также как (и) у школьников, и многие знают, что так ругается сам Демьян.

Простите за то, (неразборчиво) (дост(авил) если обеспокоил всей этой историей Ваши нервы, которые дороги нам как защита и благосо­стояние.

Любящий Вас С. Есенин”.

Естественным образом дело четырёх поэтов было пристёгнуто к делу об “Ордене русских фашистов”, и ОГПУшники, занимающиеся “Орденом”, вспом­нили о нём. А их внесудебное заключение о деле Ганина заканчивалось так:

“После нашумевшего процесса четырёх поэтов — Ганина, Есенина, Орешина, Клычкова, — обвинявшихся в антисемитской агитации, Ганин как один из проходивших по этому делу, в кругах националистически настроенной интеллигенции приобретает авторитет русофила”.

“Второй обвиняемый — Пётр Чекрыгин — при допросе от 6 ноября указал, что к деятельности организации он имел косвенное отношение, что лишь однажды кто-то ему дал прочесть программу Ордена русских фашистов, в которой было тринадцать пунктов. На последней странице листа, — заявляет Чекрыгин, — собственноручно добавил два пункта — переселение евреев на свою родину в Палестину и эмансипация инди­видуальности в порабощённом русском человеке”.

“Заслуживает также внимания следующий случай, имевший место в день ликвидации организации 1 ноября прошлого года. Ответственные сотрудники ОГПУ товарищи Беленький, Агранов, Славатинский, Якубенко и другие, законно явившись на квартиру Чекрыгиных, застали там пьяную компанию поэтов, литераторов, проституток. Был предъявлен ордер на право ареста Чекрыгиных, и у присутствующих спросили доку­менты. В ответ на предложение сотрудников некоторые из пьяной ком­пании бросились в драку, нанеся трём сотрудникам побои. Этот харак­терный случай лишний раз наглядно вскрыл картину вышеописанного и доказал способность этих лиц на любое преступление”.

“Считая следствие по настоящему делу законченным и находя, что в силу некоторых обстоятельств передать дело для гласного разбира­тельства в суд невозможно

(выделено мной. — Ст. К.), полагали бы войти с ходатайством в Президиум ВЦИК СССР о вынесении по делу Га­нина, Чекрыгина, Чекрыгина, Дворяшина, Галанова, Никитина, Кудряв­цева, Александровича-Потеряхина, Кроткова, Головина, Глубоковского, Колобова, Сахно и Заугольникова внесудебного приговора”.

Уполномоченный 7 отдела СО ОГПУ

Врачев

согласный Нач. 7 отдела СО ОГПУ

Славатинский”.

Положение всех русских поэтов есенинского круга осложнялось тем, что, помимо преследований со стороны чекистов, их судьбами занимались и высшие власти того времени, прежде всего, надо вспомнить, что практика “внесудебных приговоров” опиралась на ленинско-свердловскую формулу из “Декрета совета народных комиссаров” от 27 июля 1918 года, гласящую: “Совнарком предписывает всем Совдепам принять решительные меры к пресечению в корне антисемитского движения. Погромщиков и ведущих погромную агитацию предписывается ставить вне закона”. Так что Есенин знал, чем может закончиться бытовая ссора, возникшая в пивном зале и раз­дутая Демьяном Бедным и журналистом Сосновским... Но поэт и предполо­жить не мог, что его имя и после смерти будет оболгано на высшем уровне, что “есенинщина” будет объявлена антисоветским явлением не каким-то жур­налистом, а одним из высших руководителей партийной жизни тех лет Нико­лаем Бухариным.